Татьяна Пельтцер. Главная бабушка Советского Союза - [21]

К Катаняну мы еще вернемся в одной из последующих глав, а пока что пора бы вспомнить и о нашей героине.

Освоившись в передвижном театре, Иван Романович пригласил к себе дочь. Приглашение было сделано в весьма оригинальной форме. Обычно, когда приглашают, то сулят какие-то блага, манят пряниками и плюшками. Иван Романович начал с обратного.

– Спуску от меня теперь не жди! – предупредил он. – Нянчиться с тобой не стану, потому что ты уже не девочка, а настоящая актриса. Актриса, стоящая в самом начале своего пути. Поблажки для тебя губительны. Возомнишь о себе невесть что, расслабишься, перестанешь стремиться к совершенству и кончишься как актриса. Спокойной жизни тоже не жди. То ты по Москве моталась, но спала дома, в мягкой постельке, а теперь станешь мотаться по всей стране, куда пошлют. Но работа много интереснее, чем в агитбригаде, и паек неплохой. Так что решай.

Таня, не раздумывая, согласилась. Она давно ждала отцовского приглашения, но сама не набивалась, понимала, что раз папаша пока не зовет ее к себе, значит, имеет на то основания.

Насчет «мотаться по всей стране» Иван Романович слегка преувеличил. Передвижной театр Политуправления Реввоенсовета выступал в основном в Москве и Петрограде. Иногда выезжали в Рязань или Тверь, но по фронтам, слава богу, мотаться не приходилось. На передовой были свои передвижные театры. Гражданская война в отличие от Первой мировой была войной не позиционной, а мобильной, поэтому от линии фронта лучше было держаться подальше, чтобы ненароком не попасть в руки к белым. С сотрудниками Политуправления Реввоенсовета, будь то комиссары или актеры, у белых разговор был короткий, и варианты разнились лишь в отношении способа смертной казни. Могли зарубить шашками, могли расстрелять, могли повесить – вот и вся мрачная альтернатива. Буржуазное происхождение в этом случае являлось бы не смягчающим, а отягчающим обстоятельством – предали своих, мерзавцы, переметнулись к красным, сапоги им лизали, так получите что следует!

В передвижном театре помимо «проходных», незначительных ролей были у Татьяны и такие роли, которыми шестнадцатилетняя актриса могла бы гордиться. Так, например, она сыграла Наташу в «На дне», Катерину в «Грозе» (Островский, в отличие от других «буржуазных» писателей и драматургов, всегда был в фаворе у советской власти), и крестьянку Матрену в пьесе, написанной Иваном Романовичем по мотивам некрасовской поэмы «Кому на Руси жить хорошо». Роль Матрены давалась Тане сложнее всего. Ей уже доводилось играть крестьянок, точнее – крестьянских детей, до революции, но одно дело играть крестьянку перед «чистой» публикой и совсем другое – перед крестьянами, которые составляли добрую половину зрителей. Тут уж держись – не спустят ни малейшей фальши. Играть в новом революционном театре вообще было сложно. В старое время если даже публике что-то не нравилось в игре актера, то она старалась этого не высказывать или же высказывала отсутствием аплодисментов. Надо было очень сильно «постараться», иначе говоря – играть из рук вон плохо, чтобы тебя ошикали. С простецкой публикой дело обстояло иначе. Если хочешь, чтобы в зале во время представления была тишина, то надо заворожить зрителей происходящим на сцене. Иначе начнутся разговоры (причем не деликатным шепотком, а в полный голос), посыплются критические замечания в самой резкой форме… От этих замечаний после спектакля некоторые актеры рыдали за кулисами.

– Ничего, ничего, это все на пользу, – успокаивал Иван Романович. – Критика способствует совершенствованию. Правда… хм… выразиться можно было бы и помягче…

Выходя впервые в роли Матрены перед пациентами и сотрудниками Первого Красноармейского Коммунистического госпиталя,[34] Таня невероятно трусила. Ну какая из нее «осанистая женщина, широкая и плотная, лет тридцати осьми»? Для ширины и плотности под рубаху с сарафаном пришлось надеть несколько одежек и вдобавок обмотаться поверх них пуховым платком. От множества одежд Тане было жарко, на лбу выступили капельки пота. Дело происходило зимой, в феврале, но в зале было хорошо натоплено. От волнения начал заплетаться язык и вместо «и добрая работница, и петь-плясать охотница я смолоду была» Татьяна неожиданно, ни к месту ни в лад, выпалила из своей вчерашней роли: «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем!» Выпалила и замерла в ужасе – ой, что сейчас будет! Но публика приняла пламенный призыв Александра Блока, ставший одним из главных лозунгов того времени, за оригинальный революционный ход и зааплодировала. То был единственный раз в жизни Татьяны, когда публика аплодировала ей, а папаша из-за кулис грозил пальцем. Обычно эмоции публики и отца совпадали.

Спектакль оказался под угрозой срыва, потому что под конец аплодисментов в зале кто-то запел «Интернационал», который сразу же подхватили все, в том числе и актеры. Но ничего, обошлось – спели и продолжили играть. К концу спектакля Иван Романович успокоился (он вообще не умел долго сердиться, тем более – на любимую дочь) и по окончании рассказал, как сам он, служа у Корша, однажды перепутал реплики из разных спектаклей, за что был оштрафован безжалостным Федором Адамовичем на двадцать рублей.