Татьяна Пельтцер. Главная бабушка Советского Союза - [23]

После того как вскоре после ухода белых из Ростова сгорел ростовский театр, построенный в 1882 году табачным фабрикантом Владимиром Асмоловым[37] (списали на происки контрреволюционеров, но, скорее всего, то была простая небрежность), театр в Нахичевани остался один на два города.

В «проклятом» месте Ивану Романовичу обещали работу, жилье, хороший паек. Опять же – юг, польза для здоровья сына. Евгения Сергеевна повздыхала насчет того, что могли бы предложить и Таганрог, там все-таки море, а морской воздух для чахоточных полезнее, но согласилась на переезд без уговоров.

От Москвы до Нахичевани добирались около пяти суток, со всеми невзгодами революционного времени – с пересадками, с долгими сидениями на вокзалах, с долгими простоями на полустанках. Бедная Евгения Сергеевна вся извелась от беспокойства. Она следила за вещами, волновалась, как бы кто не отстал от поезда, сев в очередной поезд, по нескольку раз переспрашивала у попутчиков, в каком направлении они едут.

Мать беспокоилась, отец ее успокаивал, братишка капризничал, а Таня занималась тем, что наблюдала жизнь. Вообще-то она наблюдала ее с рождения, но с недавних пор начала наблюдать особым, актерским, профессиональным образом. Подмечала в поведении окружающих интересные характерные черты, прислушивалась к разным говорам и т. п. Когда едешь, можно сказать, через всю страну, то впечатлений набирается много. Ближе к концу путешествия она перестала обращать внимание на людей и начала любоваться видами. Осень, пожалуй, самое красивое время в средних широтах. Панорамы иной раз за окном были такими, что просто захватывало дух, и Тане становилось жаль, что у нее нет таланта живописца. Вот бы взять да и нарисовать всю эту невероятную красоту!

Рисовать Таня любила, но не умела. Рука плохо слушалась, и все никак не получалось передать на бумаге увиденное. Сходство всегда получалось весьма отдаленным, но сам процесс Тане нравился. И всякий раз теплилась в душе надежда на то, что уж сейчас-то, наконец, все получится так, как надо. Она даже принялась было зарисовывать заоконные виды карандашом в тетрадь, но скоро бросила это занятие, потому что вагон сильно трясло.

Глава восьмая Уголок, куда приходят забыться

Днем – фабрика, грязная, неуютная, вечером – театральная или концертная зала, сверкающая пестрыми красками и огнями. Весь день – постылые канцелярские бумаги, надоевшие раздраженные просители. Зато вечером – благородные речи маркиза Позы, пламенные чувства Саломеи, где-то, в недосягаемом мире, отделенном рампой от усталого и голодного зрителя. Жизнь некрасива, искусство прекрасно. Театр – уголок, куда приходят забыться от житейских забот и тревог…

Петр Коган, «В преддверии грядущего театра»

В Нахичевани все сразу же пошло не так.

Обещанное еще в Москве жилье оказалось сырой и холодной комнатенкой в полуподвальном этаже, бывшей дворницкой. Революция перевернула привычный порядок мироздания с ног на голову. Кто был ничем, тот стал всем и наоборот. Теперь дворники жили в господских квартирах, а господа – в дворницких.

Увидев плесень на стенах, Евгения Сергеевна собралась немедленно ехать обратно в Москву, но этого ни в коем случае нельзя было делать. Самовольное возвращение, т. е. неявка по месту нового назначения могла быть (и была бы!) расценена как контрреволюционный саботаж со всеми вытекающими отсюда последствиями. За саботаж в то время обычно расстреливали. Кое-как успокоив супругу, Иван Романович отправился в исполком и закатил там первый и, пожалуй, единственный в своей жизни скандал. Прорвался к председателю, стучал кулаком по столу, кричал, требовал, ругался матом, угрожал телеграфировать председателю ВЦИК[38] Калинину, с которым он был знаком лично. Знакомство было более чем шапочным – однажды Калинин с супругой побывал на выступлении передвижного театра Политуправления Реввоенсовета и беседовал с артистами – но в ревкоме струхнули. Видимо решили, что человек, который осмеливается вести себя подобным образом в кабинете председателя ревкома, местного царя и бога, имеет на то веские основания. Прямо на месте Ивану Романовичу выписали ордер на целых две комнаты в доме, расположенном недалеко от театра. Пускай и рядом с шумным рынком, но зато на втором этаже, светлые и без всяческих признаков сырости. Одну комнату, ту, что поменьше, выделили Тане, в другой поселились родители с братом.

Недостаток этого жилья выявился, когда зима полностью вступила в свои права. Печка оказалась плохо сложенной – дров пожирала много, а грела плоховато. Тех дров, которые выдавались по разнарядке, не хватало, приходилось докупать.

Иван Романович думал (во всяком случае, так ему объяснили в Москве), что он возглавит местный театр и будет развивать театральное дело в Ростове и Нахичевани. На месте же выяснилось, что его прислали для «укрепления кадров». Костяк Первого Нахичеванского советского театра, который, сменив за недолгий срок несколько названий, стал Комсомольским театром, составляли актеры труппы Якова Белинского, последнего дореволюционного антрепренера нахичеванского городского театра. Труппа Белинского играла при белых, поэтому считалась не очень надежной, вот ее и решили укрепить проверенным надежным, пускай и беспартийным, режиссером из Москвы.