Тартак - [35]

Надев тяж на о-сь, Панок подошел к возу. Долго не мог взять Таню под мышки, пока не помогла Наста. Подняв, он подтянул Таню еще выше на мешки. Хотел было поправить ей косу: коса расплелась и цеп­лялась за руки. Потом, ничего не говоря Насте, повернул к себе верх­ний мешок и, нащупав рукой завязку, дернул за концы. Хлынула рожь. Панок чувствовал, как она сыпалась на грудь, на землю, на ноги. Уви­дел, как повернула голову кобыла — почуяла зерно.

Порожний мешок он взлл за углы и встряхнул, выбивая пыль. По­том осторожно накрыл Таню по самую шею — мешок был длинный и широкий.

Танина кобыла пошла вдруг сама — он, наверно, нечаянно тро­нул вожжи. Впереди, куда они ехали, затрещал пулемет. По лесу пошло эхо.

— Хоть бы минуту побыло спокойно,— услышал он. Наста опять шла рядом с ним. К своей телеге она теперь не пойдет, будет с детьми.

— И я с тобой поковыляю. Веселее...— сказал он.— И не верь ты никому. Будем жить. Девчине только тяжко. Надо же было...

Впереди, где-то совсем близко, загудели машины.

9

Янук лежал ничком на мешках от самого Завишина и смотрел впе­ред на дорогу.

Болели ноги и плечи, кололо в лопатки, и он думал, что совсем ослабел и теперь не сойдет с воза до самого Красного.

Давно уже скрылось солнце. Там, где было Людвиново, вверху стоял столб рыжего дыма, чернея и расползаясь по небу.

За рекой над полем висела серая, как пепел, дымка и дрожала, видно, оттого, что Янука подкидывало на телеге. Дымка поднялась с пересохшей за день земли и будет висеть, пока не стемнеет. Тогда она запахнет мокрым болотом и осядет вместе с росой на землю.

Янук подумал, что всюду, видно, стало тихо. В такую пору, когда заходит солнце, летом всегда тихо. И когда затемно едешь из Корчева­ток на ферму, тоже кажется, что все кругом вымерло. Заснув однажды весной на завалинке, когда еще лежал снег, он почувствовал, как всю­ду стало вдруг тихо: и в хате, и в деревне, и в Корчеватках. У него тог­да был уже сын, Пилип; теперь у него есть и внук, Колечка.

С тех пор Янук мог слышать, только когда грохотал гром и гудел на ферме трактор. Бывало, ему казалось, что он слышит, как стучит под руками топор — эго когда рубил дрова, и звякает щеколда — когда за­крывал тяжелые двери в сенях... Но он не слышал стука, если топор был в чужих руках или кто чужой приходил во двор брать воду из колодца. Еще он слышал, когда близко стреляли.

Янук глядел на желтый песок, рассыпавшийся под ногами у коня, и ему казалось, что он едет с поля из-под Корчеваток в Дальву к боль­шой колхозной пуне, стоявшей за фермой около леса. Пуню долго стро­или и накрыли только года за два до войны.

...Он лежит высоко на снопах. Под бок попал рубель, твердый, скольз­кий, и от него боляг ребра. Длинные снопы ржи еле связаны перевяс­лами — видно, жал кто-то слабыми руками; когда их сдавили рубелем, они позадирали вверх комли, и теперь Янук лежит на возу как бы в яме. Колется сухая солома, когда трогаешь вожжи, и пахнут зерна в колосьях. Зерна темные — высохли на солнце,— и в колосьях их пол­ным-полно. Колосья длинные, толстые: из них брызжет и брызжет зерно: воз увязали сильно, и теперь под старым сосновым, потрескавшимся рубелем утрамбовывается твердая, как прутья, ржаная солома. Рожь хорошая выросла под Корчеватками. Только на поле далеко ездить — четыре версты, да еще лесом. Свозить рожь бригадир послал тогда сра­зу все подводы. Было пасмурно, на Двиносе шли дожди, и снопы свози­ли уже второй день с рассвета до темна.

В тот вечер они выехали из-под Корчеваток, когда уже зашло солн­це. Подводы растянулись по лесу одна за другой — не сосчитать. Вид­но, как далеко впереди идут, собравшись в кучу и пустив одних коней, мужики, он узнает издали Махорку и Панка. Мужики курят, порой пах­нет махорочным дымком, и тогда самому хочется курить; пахнет еще и пылью — она поднялась от передних подвод и висит над дорогой редень­кая и мягкая. Когда пыль оседает, чувствуется, как пахнет с моховин мокрым мхом и грибами. Грибов тут, под Корчеватками, никто не соби­рает, они осели на землю, высохли и оттого пахнут на весь лес, как дома, когда их положат сушить в печь и рано закроют вьюшку.

Накладывая возы, Янук натрудил за день руки, и они болели до ломоты. Ныло все тело, размякшее на солнце, как в бане. Хорошо, что, когда привезешь снопы к пуне, можно сразу распрячь телегу и пойти домой. Опрокинуть воз около пуни помогут мужики, а снопы складывать будут бабы — по наряду. Скирды в новой пуне высокие, но бабы не слишком надрывались. Уложат снопы, сядут на току или выйдут во двор и ждут, пока не вернутся подводы из-под Корчеваток. Янук видел, как они всякий раз пели, усевшись на траве и натянув на глаза платки от солнца, но песен не слышал.

К пуне он приехал в тот вечер уже затемно и домой шел, когда .в деревне горели огни. Когда он открыл дверь в хату, то увидел, что над столом в углу горит высоко поднятая лампа и в хате белым-бело от све­та. Белые стены, на столе белая скатерка, которой накрывали дежу с тестом, и на скатерку насыпана вареная картошка. От картошки вверх, под самую лампу, идет белый пар. Посредине стола стоит большая мис­ка кислого молока. На углу темный кувшин — это чтобы, сев ужинать, не вставать и не ходить в сени за молоком. Потом Янук разглядел, что на сундуке, который стоял вблизи стола у стены, лежала буханка хле­ба. Ее накрыли сверху скатертью, виден только начатый край.