Тарковские. Осколки зеркала - [18]

Приезжайте, Лев, в Завражье. Дама, чье полное имя я из скромности не открываю, говорит, что снова бы с удовольствием поселила Вас у себя, не только на сеновале, но даже в комнате. Приезжайте, Лев. Будем рыбу ловить, ходить босиком и кормить собой пчел!

Читаю я только Пушкина, Тютчева и Державина, жалею, что не взял гржебинского Баратынского. Кроме этого, еще читаю небезызвестного Всеволода Соловьева. Этот последний автор – сущий дурак. Сей Соловьев, который дурак и бездарен и еще пошляк, принадлежит даме, которая готова пустить Вас не только на сеновал, а даже в комнату. Приезжайте, Лев. Будем костры жечь, печь картошку в золе. Ладно? Жду письма о Вашем (возможен ли?) приезде, обо всем, что в Москве. Приехал ли Верховский? Целую Вас, не сердитесь на меня ни за что.

Ваш Арсений.

Это письмо нуждается в некоторых пояснениях. «…Да так, что антресоль… от удивления? трясло» – неточные строки из стихотворенич Бориса Пастернака «Попытка душу разлучить…»[16]; «Соловьевский дом» – дом врача Соловьева, с которым работал в местной больнице Николай Матвеевич. Если вспомнить «Зеркало», то там говорится об этом враче в сцене продажи серег. В фильме мать с сыном подходят к дому Соловьева уже в 1942 году.

Л.В.Горнунг жил в Москве на Садовнической набережной. Окна его комнаты выходили на обводной канал. Отсюда упоминание о Венеции. «Гржебинский Баратынский» – Баратынский издательства Гржебина. Всеволод Соловьев – писатель, автор серии романов о семье Горбатовых. Юрий Никандрович Верховский – поэт, переводчик, литературовед, имя которого сейчас незаслуженно забыто. Мы с Андреем видели его в конце войны в Переделкине – огромного бородатого старика.

26 апреля написано это письмо – дружеское, шутливое. Из него мы узнаем о литературных пристрастиях молодого Арсения Тарковского. Кажется, что жизнь хороша, рядом любимая жена, сын. А оказывается, рождение сына обострило тоску по умершему отцу, похороненному в их родном Елисаветграде. Одновременно – веселые письма, шутливые песенки и – скорбное, полное любви стихотворение памяти отца.

Удивительна и непостижима жизнь поэта. Он вынужденно живет как бы в двух измерениях – в реальном и в «потустороннем», поэтическом. И все драмы, а подчас и трагедии, происходят от этой раздвоенности, от невозможности соединить эти два мира, от невозможности остаться в одном из этих миров. Погружение в творчество желанно, необходимо, животворно. Драматичен и болезнен выход из творческого состояния, из «небытия» в жизнь реальную, требующую своего – забот, деятельности, общения с окружающими. Думаю, это тоже сыграло свою роль в том, что через четыре года после рождения Андрея и через два года после моего рождения распалась наша семья.

…А пока – мама: «5 мая, четверг, днем. Вчера Дрилке исполнился месяц. Он очень изменился на личико, на рыську больше не похож и становится все больше похож на папу Асю. Дедушка говорит, что от меня он не унаследовал ничего – все отцовское…»

Второго июня папа уехал в Москву улаживать свои рабочие дела – надо было зарабатывать на жизнь. В Завражье он больше приехать не сможет (родители увидятся осенью в Москве), бумаги не привезет. Поэтому «Дрилкин дневник» обрывается. Последняя запись сделана в нем мамой 21 июня 1932 года.

Ода

Маленький Андрюша не был принцем крови. Он родился в семье бедного поэта, и жизнь этой семьи протекала не в роскошном дворце, а на двадцати метрах в московской коммунальной квартире. И тем не менее в день, когда Андрюше исполнилось два года, он получил в подарок Оду. Он мог бы этим гордиться, потому что не каждый московский мальчик был воспет высоким одическим слогом.

Чистовой вариант Оды, написанный каллиграфическим почерком, свернутый в трубочку и перевязанный голубой лентой, наверняка был вручен 4 апреля 1934 года счастливым родителям малыша. Но листка этого не обнаружилось в семейном архиве Тарковских. Зато ее автор, Лев Владимирович Горнунг, сохранил черновой вариант, датированный 17 марта 1934 года. (Он серьезно готовился ко дню рождения крестника и задолго до него принялся за свое сочинение.)

Жаль, что Андрей не знал о существовании этой Оды – тогда он был слишком мал, чтобы понять и запомнить ее. А если бы прочел, став взрослым, то, возможно, в его душе зазвучали бы струны благодарности за эти любовные и провидческие строчки.

Ода на годовщину рождения Андрюши Тарковского

Теперь, когда опять природа

Нас разлучить должна с зимой,

Ты празднуешь свои два года,

Андрей Арсеньич, крестник мой.

Ну что ж, мой милый, мой хороший,

Стыдись, что весел и здоров,

По лужам шлепая калошей,

Весну встречаешь ты без слов[17].

Твои года да будут долги,

Ты воздух пил большим глотком,

Тебя Голубка, как из Волги,

Вспоила вольным молоком.

И там, на родине далекой

Ты начал жизнь в счастливый час

И востроглазый, краснощекий

Увидел солнце в первый раз.

О, не забудь потом, средь прозы,

Как любовались далью мы,

Когда взбирались, точно козы,

На юрьевецкие холмы.

Твой дикий «дядя», лев косматый,

Запрятав когти далеко,

Тебя ласкал не лапой – ватой

И убаюкивал легко.

Он образ твой векам оставил,

Хоть был ты и нетерпелив,