Танеев - [84]

Она хорошо была известна его современникам.

Ученик Танеева Александр Карцев в своих воспоминаниях заметил, что в личности Сергея Ивановича, «как в организующем центре, совмещались и пересекались все те многообразные пути, по которым шло все развитие его жизни и деятельности… Поражала в Сергее Ивановиче цельность его натуры, какая-то продуманность, планомерность всех его поступков, мыслей и интересов, пронизывающая всю его жизнь и поведение некая его собственная, танеевская линия, на которой он стоял уверенно и непоколебимо, не допуская никаких отклонений, никаких компромиссов…»

В июле 1915 года, в дни неизгладимой утраты, выступил на страницах печати Сергей Рахманинов, посвятив памяти учителя удивительные, проникновенные, не похожие на ни чьи слова:

«Скончался С. И. Танеев — композитор — мастер, образованнейший музыкант своего времени, человек редкой самобытности, оригинальности, душевных качеств — вершина музыкальной Москвы… Для всех нас, его знавших и к нему стучавшихся, это был высший судья, обладавший как таковой мудростью, справедливостью, доступностью, простотой… Своим личным примером он учил нас, как жить, как мыслить, как работать, даже как говорить… На устах его были только нужные слова, — лишних, сорных слов этот человек никогда не произносил… Его советами, указаниями дорожили все. Дорожили потому, что верили. Верили же потому, что, верный себе, он и советы давал только хорошие. Представлялся он мне всегда той «правдой» на земле, которую когда-то отвергал пушкинский Сальери…»

Напоследок хотелось бы припомнить еще одну «эпитафию», строки, вылившиеся из глубины души у современника московского композитора Анатолия Васильевича Луначарского:

«Танеев был человек глубоко сердечный, волнуемый всеми волнениями интенсивной человеческой жизни. Ничего, что жизнь этого старого холостяка с виду была лишена всяких бурь и волнений. И скорбь, и надежда, и негодование, и любовь, и чувство одиночества, и радость общения с природой и людьми, и многое, многое другое заставляло трепетать это твердое, но чуткое сердце и в молодые годы… и в годы его седой мудрости».

5

Среди двенадцати хоров на слова Я. Полонского есть один, над которым стоит призадуматься, — «На могиле».

Сто лет пройдет, сто лет — забытая могила,

Вчера зарытая, травою порастет,

И плуг пройдет по ней, и прах давно остылый

Могущественный дуб корнями обовьет —

Он гордо зашумит вершиною густою,

Под тень его любовники придут

И сядут отдыхать вечернею порою,

Посмотрят вдаль, поникнув головою,

И темных листьев шум, задумавшись, поймут.

В этих строках одного из самых проникновенных сочинений Танеева для хора, где слово так неразрывно связано с музыкой, где из печали рождается радость в символическом образе могучего дуба, пробивающего корнями бренный прах человеческий, быть может, и заложен весь внутренний смысл жизни художника.

Вспомним строки из «Завещания» художника Василия Дмитриевича Поленова, пережившего московского композитора всего на двенадцать лет:

«Смерть человека, которому удалось исполнить кое-что из своих замыслов, есть событие естественное и не только не печальное, а скорее радостное — это есть отдых, покой небытия, а бытие его остается и переходит в то, что он сотворил».

«Сотворенное» Танеевым — музыкантом, педагогом, ученым, мыслителем, общественным деятелем и человеком еще ждет своей исчерпывающей оценки.

Прах Сергея Ивановича был первоначально погребен в ограде Донского монастыря, но в связи с закрытием кладбища в 1940 году перенесен на Новодевичье.

Там он покоится рядом с прахом его учителя Н. Рубинштейна и ученика — Скрябина.

В 1969 году открыты танеевские экспозиции в комнатах Дома-музея Чайковского в Клину. Там же хранится и большая часть архивов композитора. Это первое очень важное и серьезное начинание будет шириться и расти, пока не настанет время для открытия Дома-музея Танеева.

Но есть еще один скромный уголок Подмосковья, куда нам придется заглянуть, прежде чем окончить наш рассказ.

Дорога в деревню Дюдьково поведет вас над берегом Москвы-реки мимо откоса древнего городища, за которым скрыт купол древнего Успенского собора, мимо стен белокаменного монастыря Саввы Звенигородского.

Задолго до Танеева в этих местах по лесам и окрестностям Саввинской слободы нередко бродил с этюдником Исаак Ильич Левитан. В конце 80-х годов, замещая врача местной больницы, жил в Звенигороде доктор Антон Павлович Чехов.

О жизни в звенигородских лесах в те дальние времена нам поведал в своих воспоминаниях один из немногих доживших до наших дней учеников Танеева — композитор Анатолий Николаевич Александров.

По его словам, за полвека все изменилось до неузнаваемости. Былого широкого кругозора не стало, на месте прежних чащоб открылись полянки, на пустырях зашумели еловые чащи. Лесная тропа неожиданно срывается в глубокую лощину, где, как и встарь, бежит, петляя по кустарникам, извилистая речка Сторожка. Через шаткий бревенчатый «левитановский» мостик, как и раньше, вы выходите прямо на околицу деревни. Лесистые холмы замкнули котловину. Но «плуг» все же прошел в здешних местах, прорезав заветный танеевский пригорок глубокой выемкой железнодорожного полотна. По двадцать раз в сутки рокот тяжело нагруженных поездов катится по опушкам.