Танеев - [81]

Ему снился дождь. Днем и ночью он лил словно из ведра, шумел без устали на всем белом свете. Казалось ему, он видит, как идут эти шумные ливневые завесы по звенигородским лесам, качая отяжелевшие от влаги ветви елок, круша залежавшиеся по лесным оврагам почерневшие сугробы, высвобождая из-под гнета не пробудившуюся Весну.

И еще — подснежники, вон белеют на столе в глиняном кувшине. Их привез Леша Станчинский из Дюдькова, весь мокрый, вручил Пелагее Васильевне — и был таков.

Очнувшись ненадолго, Сергей Иванович вспомнил, что ни Леши, ни нянюшки давно нет в живых, но подснежники и правда стояли, только не белые, а голубые. По словам Дуняши, «принесла их вчерась девчушка маленькая, лет двенадцати, отдать велела, а кто — не сказалась. Только ее и видели!»

Несмотря на разноголосицу врачебных консилиумов, больной начал поправляться.

Нередко он часами лежал на спине, закрыв глаза, а перед глазами мелькали образы прожитой жизни, но не связно, шаг за шагом, а как бы в осколках разбитого вдребезги зеркала.

То тяжелые шаги Тургенева, поднимающегося по скрипучей лестнице в бельэтаж на улице Господина Принца, то грозный голос Николая Григорьевича за дверью — очередной разнос двум шалопаям, то дымящийся окурок у Чайковского в руке, лежащей на подлокотнике старого кресла, и страницы, страницы клавиров и партитур, написанных и еще не написанных, груды писем, и среди них одно… К Маше. Он искал его, задыхаясь и спеша, не попалось бы кому на глаза!..

Он потерял много сил. Внешние признаки выздоровления были малоощутимы, будущее — гадательным.

По настояниям одного из врачей на семейном совете было решено перевезти больного в деревню.

Вечером танеевский домик посетил известный в те времена камерный певец Назарий Райский и застал Танеева повеселевшим.

Войдя в существо дела, гость тут же предложил доставить больного композитора на место в собственном закрытом автомобиле и тем избежать дорожной тряски в поезде и на повозке.

Маршрут был заранее старательно разработан по карте, но Сергей Иванович, горячась, твердил, что знает другой — короче и удобнее.

Накануне отъезда Райский вновь зашел к Танееву, застав у него Маслову и Юрасову. Сергей Иванович выглядел бодрым и оживленным. Присев к роялю, проиграл недавно завершенную «Колыбельную» на слова Бальмонта «Легкий ветер присмирел, теплый вечер догорел», посвященную памяти нянюшки. Никому и на ум не пришло, что слышат его в последний раз!

Сопровождать Сергея Ивановича вызвался вместе с другими ученик его Константин Николаевич Игумнов.

Час настал, все было готово, чемоданы с нотами упакованы, кот Василий замкнут в корзине, где он, потихоньку рыча, ворочался сердито.

Последовав маршруту, указанному Танеевым, путешественники сбились с дороги, переезжали вброд мелководную речку и проехали лишних шесть-семь верст. Настроение Сергея Ивановича несколько снизилось. Однако, приехав на место, он отказался от отдыха и повел гостей на любимую горку.

Ходу до пригорка было всего шагов двести. Но Сергей Иванович шел и дышал тяжело — в пальто, опираясь на трость, казался возбужденным и суетливым. Спутники с трудом уговорили его присесть на неотесанную скамью под предлогом фотографирования.

Этот памятный снимок, сделанный 2 июня, и дошел до наших дней.

Солнце зашло за облако. Казалось, еще минута, и в безветренном воздухе поплывут мерные звуки мессы Баха, разносимые эхом по глухим еловым чащобам. Но, видимо, навсегда замолкли в этих краях голоса Московской симфонической капеллы.

Нерушимая тишина прерывалась изредка слабым щебетом птиц. Над гребнями деревенских крыш и купами темных деревьев повисло неподвижно облачко голубого самоварного дыма.

Вскоре хозяйка Анна Константиновна позвала к чаю, накрытому под деревом на столе, застеленном клетчатой домотканой скатертью. Было тепло. Пахло сеном.

«Теперь все пойдет по-иному!» — думалось каждому из гостей. Они еще засветло уехали.

А на третий день на дачу к Райскому позвонили по телефону и передали, что у Сергея Ивановича был сердечный приступ. Райский немедля выехал в город и оттуда в Дюдьково, пригласив с собой профессора Кишкипа.

Из-за ливня доехали только к вечеру. Сергей Иванович, заметно осунувшийся, сидел за столом. Осмотрев больного и расспросив свидетелей приступа, профессор велел на следующий же день перевезти Сергея Ивановича в Москву, захватив с собой кислород. Около полуночи приезжие покинули Дюдьково, не предвидя катастрофы.

Наутро Райский снова выехал в Звенигород. Вместе с ним был старый земский врач Орлов. Танеев просил привезти ему земского врача.

По лицам встречавших на крылечке дома приезжие прочитали, что случилось непоправимое.

Заслышав рожок автомобиля за лесом, Сергей Иванович приподнялся с подушек.

— Это Назарий Григорьевич привез доктора! — в сильном волнении проговорил он. И тут же начал резко меняться в лице…

2

К вечеру, когда в доме замолкла горестная суета, повеяло прохладой и покоем. В горницах, чисто прибранных, стоял влажный запах мяты, лесных цветов, луговых трав. Солнце золотило угол оконного карниза. Слышнее сделался вечерний звон пчел на клевере.

В угловой, где он лежал, цветы и листья были рассыпаны на столах, на скамьях, на подоконниках, на полу, ветками, снопами, охапками. Их нанесли заплаканные девушки, которых Танеев помнил еще девчушками, когда они, повиснув на заборе, словно зачарованные впервые слушали звуки фортепьяно, долетавшие из раскрытых окон дачи.