Танеев - [67]

По словам Кашкина, в учениках своих Сергей Иванович «прежде всего ценил практическое умение, основанное на осмысленном понимании условий данной работы, ибо такое понимание, соединенное с умением, предполагает уже всю полноту знания; впрочем, в искусстве вообще знание тогда только имеет действительную цену, когда оно принимает форму умения».

Танеев учил отделять в искусстве существенное от второстепенного. Самое сухое превращалось в его устах в живое и осмысленное.

Как учитель Танеев был крайне требователен, только, разумеется, не в смысле внешней суровости. Вообразить себе Сергея Ивановича в роли какого-то «карателя» было просто немыслимо. Но вполне удовлетворить его было трудно.

Это удавалось немногим, и то лишь изредка.

Собираясь на урок к Танееву, каждый еще с утра испытывал чувство праздничной приподнятости. В таком же настроении был и учитель. Он весь уходил в работу, готовый всем опытом, всеми знаниями прийти на помощь учащимся.

Свою требовательность он относил прежде всего к самому себе. Уча других, он всю жизнь учился сам, едва ли не до последнего дня.

Виртуозное владение музыкальным материалом нередко поражало очевидцев. Любую оркестровую партитуру, лишь слегка просмотрев, он играл на фортепьяно с листа со всей полнотой гармонии и голосоведения, выделяя все сколько-нибудь существенно важное.

Энгель вспоминал, как однажды во время урока, просматривая принесенные учениками темы, он выбрал одну ему понравившуюся и «тут же за фортепьяно сымпровизировал… форменную трехголосную фугу…» Кроме Сергея Ивановича, писал Энгель, «я не знаю человека (и не слыхал про такого), кто бы мог это сделать. Для незнакомых со всей трудностью такой задачи скажу, что это приблизительно то же, как если бы кто-либо на данную тему и в данных метрических размерах экспромтом продекламировал большую законченную по форме и содержанию стихотворную поэму».

Едва ли не каждый из консерваторских учеников Танеева хотя бы раз побывал на «вторниках» в Сивцевом Вражке, в Серебряном, Мертвом или Гагаринском переулках, где в разные годы жил композитор. Для других же потребность духовного общения с учителем становилась насущной и продолжалась до конца его дней.

В атмосферу домашних уроков в танеевском домике вводят нас воспоминания учеников композитора А. Карцева и С. Евсеева, занимавшихся контрапунктом не в одно время и при разных обстоятельствах. Оба повествуют о доброй и мудрой простоте, царившей на этих уроках, лишенной какого бы то ни было «жречества».

Регламент занятий обычно заранее не устанавливался, Танеев объявлял перерыв для чаепития. В группе вместе с Карцевым занимались студенты Федоров и Базилевский. По окончании урока Сергей Иванович иногда шел провожать учеников до трамвайной остановки, на ходу продолжая начатую беседу.

Возможно, эти вечерние прогулки входили в распорядок дня композитора, но в благодарной памяти учащихся они оставляли след неизгладимый.

Легкость, с какой учитель строил и решал сложнейшие задания, слегка, про себя, насвистывая мелодию, казалась им какой-то магией. Заметив это, композитор не забывал предостеречь:

— Не думайте, что мне все так просто дается. Над некоторыми задачами мне приходилось биться по два-три дня.

Незадолго до окончания курса Танеев взял ложу в театр на «Волшебную флейту» Моцарта, пригласив Карцева и его товарищей по группе.

Этот спектакль был как бы итоговым, завершающим уроком.

«В антрактах и даже во время действия, — вспоминал Карцев, — он, не ограничиваясь словесными разъяснениями, бегло набрасывал на бумагу отдельные детали и контрапунктические рисунки гениальной оперы… Получалось впечатление, что он просто списывает музыку с оркестра». Недоуменный вопрос Карцева, в свою очередь, казалось, озадачил композитора.

— Я не представляю себе, — отвечал он, — иного устройства головы. Слушая музыку, я могу и видеть ее, как бы уже записанную. Для меня кажется удивительным как раз обратное, то есть отсутствие такой способности…

Никогда за всю жизнь Танеева-педагога не было у него ни фаворитов, ни просто любимчиков. Ко всем без изъятия он относился ровно, доброжелательно, но без тени фамильярности и сантимента. Если и была разница, то лишь в том, что к более талантливым применялась повышенная мера требовательности. Он был неутомим и учил тому же своих питомцев.

Однажды во время уроков, когда кто-то пожаловался на усталость, Сергей Иванович был не на шутку удивлен.

— Быть того не может, — сказал он. — Наверно, вы устали от чего-то другого, но не от наших задач!..

Когда речь при нем заходила о вдохновении как особом условии, необходимом для творчества, он посмеивался лукаво. Как-то перед экзаменами по форме он спросил, готовы ли у учеников темы к сонате. Кто-то удивился: «Разве темы можно произвольно готовить? Ведь они обыкновенно сами приходят в голову!» — «Хорошо, если они сами приходят в голову, — иронически возразил композитор, — но вообразите себе, что они придут в голову на другой день после экзамена».

Вдохновение, учил Танеев, нисходит только после упорной проработки. Чем больше энергии потрачено на подготовку, тем больше уверенности, что удастся освободиться от штампов и очистить путь творческому мышлению.