Танец бабочки - [8]
Икуно поднял к глазам измазанные кровью животного пальцы. Запах смерти. Боль разрушения. Молодой человек устало уронил руки и увидел еще одно задубевшее тело. Это была самка. Труп животного черной тенью утопал в снегу. Раздробленый череп. Остекленевшие глаза.
— Не повезло ей, — раздался из-за спины отцовский голос.
— Почему? — спросил Икуно без интереса.
Иттэй встал рядом, рассматривая закоченевшую морду.
— Ирония судьбы в том, что она свела эту парочку в смерти, — сказал Ямадзаки. — Как не старался кавалер на окольные дороги.
Юноша поднял глаза.
— Да, — кивнул отец. — Твой приятель, видимо, был не безразличен к своей пассии, раз так долго водил тебя. Но все усилия оказались тщетны. Хитрость людей не под стать зверю.
— Он спасал ее? — потрясённо спросил Икуно.
— Определенно. Надеялся увести нас за собой. Поэтому и игрался с тобой.
Внезапно все прояснилось. Странное поведение животного обрело реальную почву.
— Звери тоже способны на преданность, — бросил Иттэй.
Предположение, что животное оказалось способным на подобную жертвенность представлялось таким же странным, как и утверждение, что удар меча не более чем поцелуй. Проишедшее не укладывалось в голове. И тем ни менее факт оставался фактом. Только острая забота о партнерше обьясняла хитросплетенье гонки, когда юноша безуспешно ломал голову в попытках понять абсурдное поведение животного.
Все встало на свои места. Только на душе почему-то скребли кошки. Отчаянная смелость зверя не могла не вызвать уважение, а в свете того, что именно рука молодого человека нанесла смертоносный удар животному, благородству которого могли бы позавидовать многие представители человеческой стаи Икуно было не по себе. Цена, заплаченная за право вступить на путь воина, оказалась слишком высокой. В глубине сердца шевелилась горечь отвращения. К жизни, к жестокости людей, к самому себе.
Иттэй читал мысли сына на лице:
— Ты сделал то, что должен, — попытался подбодрить.
— Она могла бы жить, — в слабом желании самооправдания произнес Икуно, глядя на неподвижное тело.
— Могла бы. Но не суждено.
Ямадзаки ухватил сына за плечи:
— Ты поступил как воин.
— Я не знал о самке, — качая головой, сомнительно произнес Икуно.
— Разве это что-то меняет?
— Не знаю… Возможно… — неуверенно вымолвил молодой человек.
Иттэй смерял сына суровым взглядом.
— У врага, с которым встречаешься на поле битвы, тоже есть мать и отец. Но если я позволю себе заколебаться хотя бы на миг — я умру. А ведь меня тоже кто-то любит. И что прикажешь делать?
Молодой человек молчал.
— Во время боя есть место только для решимости, — твердо сказал Иттэй. — Ты должен помнить это.
Сын вскинул голубые глаза в пронзительном взгляде:
— Не слишком ли велика цена за право победителя?
— Возможно, но это ничего не меняет, — жестко произнес отец.
— Возможно, но от этого не становится легче, — парировал Икуно и отошел в сторону.
Ямадзаки проводил сына хмурым взором.
— Я знаю, — прошептал самими губами.
Даймё Ицуери, светясь улыбкой от удачной охоты, приблизился к младшему брату.
— Теперь для него все изменилось, — обратился к Иттэю, поглядывая на парня.
— Ты стал таким заботливым? — резко высказался Ямадзаки — младший с досады. — С каких пор?
— С тех самых. Мы слишком рано взрослеем.
Годы беспечности канули в лету. Все, что случается, шаг за шагом отделяет от детской непосредственности. От дивной способности — удивляться жизни. Теперь уже безвозвратно утерянной среди безликих будней.
— Я плохо сплю ночами, — неведомо к чему пожаловался даймё. — А ведь когда-то пил жизнь с жадностью молодого быка. Куда ушло время?
Братья переглянулись. Каждому уже было под шестьдесят. Их усилиями клан Ямадзаки занял достойное место в ряду могущественных домов[14] Японии. Но годы обошлись с ними не лучшим образом. Виски посеребрила седина. Стройных и дерзких когда-то, теперь братьев отметила все возврастающая неповоротливость тел и спокойная рассудительность в беседах.
Смелые люди былых времен часто были беспутными. Исполненные сил и отваги, по своему характеру, они легко теряли самообладание и горячились. Но неумолимому бегу лет уступали даже самые неуправляемые. Один только дуб-сии сохранял круглый год свою листву. Иные деревья желтели и стремились к старости. А в канун Нового года на глянцевой листве дерева юдзуриха ложили кушанья, которые подносили, грустно сказать, душам умерших.
— Не хнычь, буйная голова. Мы свое взяли сполна, — похлопал брата по плечу Иттэй. — Теперь время за детьми.
— И как он? — кивнул в направлении юноши.
— Хмурится.
— Не сломается? — забеспокоился Ицуери.
Иттэй иронично усмехнулся:
— Ломаются от девичьих платьев.
Ицуери развел руками:
— Ты сам настоял. Хотя я бы не торопился в объятья костлявой. Сама найдет.
— Учиться бить нужно, когда молод, — убедительно произнес младший брат. — Ты знаешь.
