Танец бабочки - [74]

Темный завиток волос обрамил лицо.

— Ты смотришь на меня? — спрашивает она.

Молчание — золото, но слова рвутся из груди.

— Ты красивая, — шепчет он.

— А ты оказывается льстец, — кончики ее губ слегка дрогнули.

— Я вообще опасный тип. Не боишься?

— Я могу испытать твою смелость, — ластится она, покрывая поцелуями тело. — Будешь моим рабом. Послушным, страстным цепным псом. Будешь молиться на меня как на богиню. Целовать следы моих ног. Воспевать красоту. Не боишься? — в свою очередь бросает она.

Сонная кошка. Ее движения легки и невесомы. Он тонет. Тонет в ее плавном дыхании, в черном омуте глаз, в аромате тела. И в каждой клетке просыпается нежность. Давно забытое чувство. Ее тело отзывается на каждое движение, как податливая глина в руках гончара. Она отдает себя полностью, без остатка. Его руки заставляют звучать все ее существо в одной высокой ноте. И натянутая струна рождает внезапно неповторимую мелодию. Она вырывается из ее груди глубоким всепоглощающим стоном, переходящим в крик. Тело пронзает судорга. Бегущая волна. Он зачаровано смотрит, не в силах оторвать взгляд. Что может быть прекраснее женщины в пике наслаждения?

И вот она затихает, изнеможенно раскинувшись на ложе. Ее губы чувственно приоткрыты, прерывистое дыхание замирает. Его ладонь скользит по прохладному изгибу бедра и она благодарно поглаживает руку.

— Спасибо, — целует его в уста.

Объятия женщины так сладостны.

— Я бы не хотела скучать по тебе, — бросает она в блаженной неге. — Зачем ты приехал в Эдо? Зачем ты пришел ко мне? Неужели нельзя было оставить все как есть?

— Ты бы хотела этого?

Она молчит. Все так запутанно.

— Не знаю… Во всяком случае я была бы спокойна.

— Прости.

Это все чего он хочет. Обстоятельства сильнее его.

— Ты бесцеремонный тип! Тебе даже хватает наглости смеяться надо мной.

— Я так давно не смеялся, что уже забыл что это.

Икуно вспоминает о Кацураги. Как гласит легенда бедный бедный бог был так безобразен, что боялся показываться на глаза людям. В какой-то мере молодой человек был в похожем положении. Часы счастья украдены у судьбы, как и все остальное. На большее претендовать он не может. Прятаться, вздрагивать от любой безделицы, пробираться по улицам словно вор, ежечасно ожидая облавы — таковым был удел. Простолюдин сказал бы, что все это проделки злого демона Сики поразившего юношу своим проклятием. Но как бы он хотел встретится с тем магом, призвавшим духа из преисподней. И в этом ему мог помочь разве что Тадасу, великий бог-правдоискатель и обличитель лжи, поборник несправедливости.

Икуно поднимается и подбрасывает сухих углей в жаровню, засмотревшись как разгорается пламя. Маи, приподнявшись на локте, наблюдает за юношей, стараясь прочитать в надломленых плечах то, что гложет сердце. Молодой человек чувствует долгий взгляд женщины и подымает глаза. В полном молчании глядя друг на друга, они просижывают около четверти часа. Слова излишни, когда в ночи звучит музыка.

— Ты не можешь рисковать собой. Слишишь? Я тебе приказываю, — шепчет Маи.

Ее забота трогательна.

— Неужели я приобрел в твоих глазах хоть какой-то вес?

— Скажем так, — хитро сощурилась она, — сегодняшнее выступление значительно лучше предыдущего.

— Эта мысль будет согревать меня.

Но ему не удается сбить ее с мысли.

— Тебе нельзя оставаться в Эдо. Ты должен уехать.

Ее твердость не сломить.

— Я не могу, — он отводит глаза.

— Почему? — спрашивает с детской непосредственностью.

Икуно созерцает огонь.

— Это дело чести.

В ее глазах мелькает понимание.

— За что ты мстишь?

— За отца.

— Разве Ямдзаки не погиб на пожаре?

— Нет. Отца убили.

Она проводит ладонью по глазам:

— Значит, — говорит задумчиво, — Танго…?

— Да, — отвечает он на ее вопрос.

Тишина струится сквозь кончики пальцев. Ночь — царица безмолвия. Тонкие нити, сотканные из лавины мыслей, кружат по комнате позолоченной паутиной, покрывая пространство отголосками игр уставшего разума. Близость ее тела успокаивает. Женщина самое нежное из всех живых существ.

— У ночи твои глаза, — бросает он в пустоту комнаты.

Ее рука скользит по груди.

— Пусть ночь напоминает тебе обо мне.

Уверенья — столь слабый довод. И она не может не знать этого.

— Жизнь так мимолетна, — произносит с грустью. — Все, кого встречаешь, однажды становятся призраками. Вот и ты стремишься превратиться в тень.

— Разве нам дано свернуть с пути, предначертаного богами? — глухо говорит он.

Маи проводит рукой по лицу юноши.

— Ты еще слишком молод. Несмотря на жестокость, жизнь прекрасна.

— И ты тому живое подтверждение.

Слабая улыбка касается ее губ.

— Когда ты уснул в ту зимнюю ночь на моих руках, мне показалось, что я знала тебя всегда…

— Может быть боги будут милосердны к нам.

Она молчит, выпытывая у судьбы возможность счастья.

— Пообещай мне одно, — бросает кратко.

— Что?

— Когда я проснусь завтра, я хочу видеть твое лицо.

Он привлекает ее к себе. И в этом жесте смешалось все — неопределенность будущего, хрупкость настоящего, неотвратимость прошлого.

— Пусть будет так, — шепчет он едва слышно.

Она засыпает в его обьятиях, а он еще долго сверлит потолок пустым взглядом, немым криком прося милости у богов.