Танец бабочки - [37]

— Должно быть думаешь, что отец на старости двинулся головой? — хитро покосился Ямадзаки.

Икуно всем видом подтверждал отцовский тезис, считая, что это слабо сказано.

— На протяжении жизни мы редко осознаем, что невозможное от возможного отделяет только шаг. Шаг нашего решения. Это важный шаг. И он непрост в силу нашего извечного врага — страха. И всё же этот шаг возможен и необходим, — произнес Ямадзаки.

Иттэй кивнул в направлении реки.

— Смотри, не отводя взгляд.

Икуно послушно последовал совету.

— Что ты чувствуешь?

Внутри все переворачивалось от грохота и высоты.

— Мне страшно, — прокричал малец, сквозь шум.

— Правильно. Это страх, — согласился Иттэй. — У страха много лиц. Здесь — это лицо водопада, внизу — лицо Ходзё. И все они кажутся нам недоступными.

— Отец! — крикнул Икуно. — Я не смогу.

— Я знаю, сын мой, — ответил Ямадзаки, — ты можешь отступить. Но я знаю и обратное — ты можешь пройти сквозь свой страх. И тогда ты поймешь, что бояться нечего.

Иттэй ухватил сына за плечи, взглянув в глаза.

— Ходзё — это водопад для тебя сейчас, потому что ты боишся. Но я знаю другое. Ходзё — это не водопад и даже не ручей. Это капля на твоей руке. Однако для тебя эта капля величиной с реку. И все же Ходзё — это не то, что ты думаешь о нем. А ты — это не то, что ты думаешь о себе.

Икуно растеряно смотрел на отца. На глаза накотились непрошеные слёзы.

— Я знаю, это трудно, — с неожиданной теплотой заговорил Иттэй. — Иногда на это решение уходит вся жизнь. Жизнь полная тяжести и страданий. Но жить в страхе невыносимо. Чтобы дышать полной грудью, ты должен отбросить всякий страх. Иначе лицо Ходзё будет преследовать тебя бесконечно.

Отец протянул сыну руку.

— Смелее, сынок.

Икуно вложил пальцы в отцовскую ладонь и они подошли к краю.

— Помнишь, что говорила мама перед сном? — спросил Ямадзаки.

— Да.

— Что?

— Никогда ничего не бойся.

Иттэй отпустил ручонку мальца.

— Ты не боишься, — улыбнулся отец. — Тебе это просто кажется, потому что ты думаешь.

Колени Икуно дрожали.

— Если ты веришь мне, ты победишь, — сказал Иттэй.

Икуно колебался еще мгновение.

— Не думай! Делай! — крикнул отец. — Я за тобой.

И только когда голос матери зазвучал в голове, малец шагнул в зияющую бездну, вслед несущимся водам.

6

Молодой человек блуждал в монастырском саду. Шел снег. Вода в искуственном пруду покрылась коркой льда. Камыш засох и едва покачивался под дыханием бога ветра Сусаноо-микото. Двенадцатая луна подходила к завершению и в предверии новогодних празднеств в домах с помощью гороха изгоняли злых духов, над входными воротами прикрепляли ветки сосны и ждали прибытия лодки богов счастья. В городе витало предпразднечное настроение. Люди нуждались в добрых предзнаменованиях, провожая уходящий год кто с улыбкой, а кто с грустью. И поминали святые имена Будды с надеждой на благосклонность небес.

Юноша прислонился к ториям — вратам в никуда. На дубовой поперечине белел шар снега. Трудно сказать, кто придумал эти бесхитростные строения, но они успешно распостранились по многих святилищах. Два столба и две перекладины — вот и все чудо архитектуры. Врата в бесконечность или вход в иную жизнь — каждый понимал их по-своему. Для Икуно тории как ничто олицетворяли всю правду нынешнего положения. Перед ним открывались новые страницы жизни. Сама судьба пророчила дорогу домой. И для этого не нужно гадать на оленьей лопатке. Пять лет забвения, пять лет разлуки с кланом, с отцом — это немалый срок. Дом Ямадзаки никогда не высказывал упреков, однако Икуно знал, что своим отсутствием нарушал семейные традиции и мог вызвать справедливое негодование. Как бы там ни было, теперь время пришло.

Молодой человек вернулся в комнату. Матабэй, все еще пребывая в беспамятстве, слегка постанывал. Рана была неглубокой. Икуно еще ранее осторожно обработал края монастырской настойкой. Горящий очаг давал достаточно тепла, несмотря на бушевавший за стенами ветер. Умелым движением юноша наложил повязку, туго сдавив грудь. Слуга отозвался стоном, в изнеможении откинувшись на спину. Отсветы пламени легли на лицо Матабэя кружевным рисунком.

Икуно отошел к огню. Разрываясь между острым желанием растормошить слугу и желанием оттянуть горькие известия, юноша созерцал пляску красных языков.

Когда Икуно было восемь лет, он однажды спросил у отца:

— А что будет если ты умрешь?

— Дважды? — ухмыльнулься Иттэй.

— Почему дважды?

— Ты ведь знаешь, что самурай уже мертв, — веско произнес отец.

— И я тоже?

— Нет, — мягко ответил Ямадзаки. — Не совсем. Ты ведь еще не самурай. Так что я мертв чуть больше чем ты.

— А как мне умереть совсем?

— Хм… Давай подумаем… Что ты больше всего любишь?

— Маму и тебя.

— Теперь представь, что ты все это потерял… Если тебе все еще жалко, значит ты все еще жив.

— Как же мне не жалеть?

— Помнить о том, что даже в смерти мы всегда вместе. Вот здесь, — указал Иттэй в область сердца.

— Разве это помогает?

Отец пронзительно взглянул на сына.

— Пока ты помнишь о ком-то, он никогда не умирает. Пока ты зажигаешь свечу в память о предках, все они находят приют в твоем сердце.

— Это слабое утешение, — покачал головой сын после раздумий.