Танец бабочки - [20]

Гул голосов за спиной не умолкал. Лампы давали достаточно света, что бы посетители могли уютно расположившись, кто на соломенной циновке, кто на подушках, вести ничем не стесненную беседу.

— Почему он так доверяет вам? — спросил самурай, покусывая нижнюю губу от волнения.

Икуно посмотрел с вызовом:

— Я не достаточно хорош?

— Я вас не знаю.

— А себя, очевидно, знаешь, — усмехнулся гость.

— Это вы к чему?

— Себе ведь ты доверяешь?

— Наверняка.

— И почему?

— Я знаю, кто я и чего стою, — ответил Мунисай надменно.

— Разве этого не достаточно? Почему ты ищешь веру вне себя? — сказал Икуно, глядя в глаза самураю.

Мунисай почесал затылок:

— К чему вы клоните?

— Верь в себя, а не в меня, — промолвил гость, попыхивая трубкой. — Я тоже не знаю, кто ты и чего стоишь, но это меня не смущает. Более того — я не знаю, кто я и чего стою, но это меня тоже не смущает.

— Почему? — воин уставился в полной растеряности.

— Потому что я верю себе. Так что мы на равных. Ты не доверяешь мне, я не доверяю тебе. Все честно. Кроме одного…

— Чего? — Мунисай окончательно запутался.

Прежде чем ответить гость выдержал паузу, словно смакуя состояние воина.

— Я не доверяю никому. Даже себе. Поэтому на меня можно положиться.

Потому что я верю своему недоверию.

Икуно расхохотался. Бессмыслица звучала странным парадоксом, не лишенным доли истины.

Хозяин принес выпивку и с поклоном удалился.

— Выпей, — настоял гость. — Тебе нужно прочистить мозги.

Гость осушил чашу и с усмешкой наблюдал за нервными глотками воина. Судорожные движения самурая навеяли далекие воспоминания.

В тот вечер отец был непривычно возбужден. Завсегдашнее хладнокровие никак не вязалось с неожиданной неуверенностью движений. Ямадзаки определенно нервничал, хотя и старался не подавать вида.

Ужин остался не тронутым. Сложив руки на груди, Иттэй неподвижно созерцал чашу с рисом. Такая всепоглощающая углубленность свидетельствовала о тяжелых раздумьях. В комнате висел аромат курений. Металические палочки для помешивания углей в жаровне сверкали под огнем светильников. Наконец Иттэй распустил волосы и черные пряди волнами упали на плечи. Ямадзаки вздохнул и, сняв со стены меч, положил перед сыном. Икуно вопросительно глянул в тревожные глаза отца.

— Тот, кто однажды взял катану в руку, — торжественно произнес Иттэй, растягивая слова, — обречен применить ее в действии. Рано или поздно это время приходит.

Икуно напряженно молчал.

— Это время пришло и для тебя, — продолжил Иттэй. — Завтра твой клинок вкусит крови.

Молодой человек ничем не выдал волнения.

— Как? — с готовностью отозвался Икуно.

Иттэй некоторое время внимательно изучал сына.

— Завтра ты казнишь приговоренного, — сказал безликим голосом.

Икуно растеряно опустил глаза. Заявление отца застало врасплох. Юноша определенно не был готов к такому повороту событий.

— Отец, я… — попытался вымолвить, но Иттэй не дал договорить.

— Клинок знает твою руку. Волноваться здесь не о чем. Ты просто сделаешь то, что должен.

Икуно судорожно сглотнул.

— Кто этот человек? — спросил тихо.

— Это не имеет значения, — категорично произнес Ямадзаки. — Даже если он воплощение добродетели, его судьба решена. И он, как самурай, примет ее в абсолютном смирении. Ты окажешь ему честь, нанеся удар милости.

— Но я никогда не делал этого раньше, — возразил Икуно.

— Никто никогда не делал этого раньше и все делали это впоследствии. Не ты первый и не ты последний. Здесь нет ничего необычного. Один удар — одна голова.

Сомнения, терзавшие сына, читались на лице. Икуно был в замешательстве.

— Но… но… — мысли путались и юнец с мольбой смотрел в глаза отца.

— Ты растерян и это не удивительно. Но призвание воина — иметь дело с кровью. И поиски оправданий ни к чему не приведут. Ты вступил на этот путь, как однажды вступил и я. Надеюсь, ты пройдешь его с честью.

Иттэй вынул клинок из ножен. Лезвие засверкало в пламени свечи.

— Эта сталь рождена для боя, — произнес Ямадзаки с любовью рассматривая меч.

— Ударить вооруженного противника легко. Убить безоружного трудно. Кое-кто находит эту практику недостойной. Люди боятся, что участвие в казни лишит их спокойствия и проявляют изобретательность в поиске оправданий своей боязливости. Воину в силу долга приходится убивать и определить меру правильности практически невозможно. Убивать из сострадания или убивать из-за ненависти — мораль здесь не при чем. Ты должен научиться бить в независимости от общественных норм и условий. Даже если весь мир осудит тебя, твой меч не должен дрогнуть. Сила твоего духа должна сокрушать камни. На пути воина нет места для рассуждений. Тот, кто тешит себя мыслями о целесообразности, в решаюший момент потерпит поражение. А вместе с ним и те, кто ему доверился. Ибо порою один удар решает судьбу клана. Бусидо не имеет отношения к праведности. Разве что бесстрашие можно внести в число добродетелей. А в остальном Путь — это нечто большее. Это умение добиваться цели вопреки всему.

Иттэй замолчал, пытаясь угадать реакцию сына. Икуно старался обрести спокойствие.

— Если тебя что-то смущает, говори сейчас, — произнес Иттэй. — Завтра будет время только для действия.