Танец бабочки - [113]

8

Между людьми встают тысячелетия. Всю дорогу от леса к селению, Икуно вспоминал слова Акиро. Тело самурая было неожиданно легким. Душа, откуда-то с высоты, наблюдала за тем, как в раскатах грома под косыми струями бешеного ливня Икуно с горькой ношей преодолевал путь, ставший последней переправой. Земные берега канули навсегда. Как и все, что связывало с жизнью. Последний запах — аромат влажного леса — растворился среди смытых ливнем красок зелени. А сколько еще осталось шелеста листьев, несбывшихся встреч, улыбок — приятных мелочей наполнявших путь. Теперь уже безвозвратно утеряных. Тысячелетия оставлены для живых, чувства которых умерли. Что же оставим мертвым? Память? Но чувства еще живы. Еще дрожат на ветру. Как заставить себя забыть? Ведь жить с памятью невыносимо. Это открытая рана. До тех пор, пока жизнь не прижжет рваные края раскаленным железом.

Икуно в немом оцепенении прижал холодную сталь катаны ко лбу. Звезды улыбнулись сверху. Только сейчас это глаза хищного зверя, хитрого и безжалостного.

Кэйко неслышно вышла на веранду, обвив руками тугую струну спины.

— Тебе не холодно? — шепчет на ухо. — Ты дрожишь.

— Это пройдет.

Она прижимается к плечам, чувствуя щекой большой шрам.

— Что это? — спрашивает.

— Одавара.

Кэйко вопросительно смотрит.

— Князь Одавары остался недоволен моими познаниями в кэндо. Что послужило для него поводом дружески похлопать клинком по спине, — усмехнулся Икуно.

Она сильнее обнимает его. Он гладит ее руку.

— Когда всё закончится?

Ее вопрос — как эхо собственных мыслей.

— Когда? — Икуно плотно сжимает губы. — Скоро.

Ему хочется верить, что:

— Скоро, — повторяет убежденно.

Сквозь необьятность тишины ночи. И несмотря на присутствие женщины в теплую летнюю полночь следопытом владеет опустошенность. Как будто долгая горная тропа закончилась высоким обрывом. И теперь, стоя у края пропасти и заглянув в бездну, Икуно вновь увидел водопад — далекое воспоминание детства. Только сейчас страх был иного рода. Страх ошибиться в своих убеждениях. Жизнь ставила его перед выбором, который он не пожелал бы и злейшему врагу. Вся вера следопыта треснула по швам. Все эти двадцать лет он ганялся за призраком, все эти годы верил в какой-то фарс. Все это время пытался восстановить честь рода кровавой местью даже не задумываясь, что воля отца — предназначение дарованное сыну — заключалось в ином. Но для того, что бы понять это Икуно понадобилось двадцать лет.

Основание ушло из-под ног. Следопыт буквально ощутил как парит в пустоте. Для обретения твердой почвы требовалось единственное — четкое осознание того, что произошло за последние дни, дабы сделать свой опыт глубинным убеждением. Но для начала нужно было ухватится хоть за что-то и следопыт подумал о любви.

— Знаешь, — выплывает он из бездны прошлого. — Наверное это главное между людьми.

— Что?

Он долго смотрит куда-то в пространство. Тянется нить воспоминаний.

— Все эти мелочи. Я помню каждую. Странно… — усмехается он.

— Ты о чем?

Редкие признания рёнина стали для нее возможностью проникнуть в душу этого замкнутого человека.

— Я всегда думал, что в памяти остаются поступки. Но я ничего не помню кроме того, каким он был.

— Каким? — девушка опускает глаза.

— Слишком молодым.

Тень Мунисая на мгновение озарила тьму ночи. Кэйко вздыхает и сильнее прижимается к рёнину, пытаясь прочитать ход его мысли. За холмами шумит океан. Это бог морей, дракон Рюдзин облетает свои владения. Возможно сегодня его оседлала богиня моря и любви Бендзай-тэн и вдвоем они путешествуют по бескрайним просторам вод, собирают аваби — съедобных моллюсков, разговаривают с ветрами, слушая рассказы о морских сражениях. А после, в тиши Рюгу — дворца на дне моря — услаждают слух пением подданных. На земле шум океана подхватывают могучие криптомерии. А где-то в высоких травах, спрятавшись от лишних глаз, влюбленные в залог любви обмениваются веерами. И дух монаха Эноки, живущий в криптомерии, поглядывая на пару, размышляет наказывать ли девушку за распущенный нрав или молодыми действительно движет любовь.

Кэйко всегда любила деревья. Они были для нее олицетворением силы и красоты. Будучи маленькой от природы она еще с детства сохранила привычку просиживать в тени клена или пятилистой сосны. А густая крона камфорного дерева разбегаясь тысячами ветвей, словно беспокойные мысли возлюбленного, всегда бережно принимала Кэйко под свою защиту. Вот и в объятьях рёнина девушка растворялась будто в плену аллей высоких деревьев ее детства.

Она напряженно дышит и вдруг:

— Синмэна убил даймё.

— Что?

Икуно оборачивается к девушке. Она в испуге от того, что не сдержалась, но отступать поздно.

— Даймё убил Синмэна за бесчестье дочери.

— С чего ты взяла?

— Я знаю. Я служила Нами. Я многое слышала.

— Говори.

— Нибуро не простил дочери связь с самураем. Нами обещала выйти замуж, если даймё сохранит жизнь Синмэну.

— Нами решилась на замужество?

Кэйко вздохнула.

— Нибуро жестокий человек. Его гнев разрушителен.

— А как же Синмэн?

— Синмэн — самурай. Он должен был принять волю своего господина. Долг прежде всего.

Икуно провел рукой по глазам. Пелена тумана спала.