— Вор был хитрый-хитрый и действовал осторожно. Он мог открыть клетку и свернуть ей шею одной рукой, она и не поняла бы, что происходит. Наверное, она даже не проснулась. Можешь ее забыть. Да поблагодари звезды, что сам ты такой тощий и жесткий.
Забыть Торопыжку? Как будто ее можно забыть! Нет, это немыслимо, никакой вор не мог подкрасться в ночной тиши и убить Торопыжку, да так, что никто не проснулся. Невозможно поверить!
— Ты просто не понимаешь, что говоришь! — сказал он Снежку.
Снежок похлопал висящими ушами.
— Думаешь, ты никогда ее не забудешь? Забудешь, поверь! Многие тут при мне появлялись и исчезали. Я знаю, что при этом чувствуешь. Скоро ты начнешь бояться за собственную шкуру, и печаль твоя рассеется, как рассеиваются призраки с пением петуха.
Но Кувырок отказывался этому верить.
Если раньше он был просто несчастен, то теперь его охватило полное отчаяние. Словно пропасть разверзлась у него в груди, и сердце кануло туда безвозвратно. Он остался один на свете. Снежок по-прежнему отказывался рассказать, что ждет пойманных зайцев. Придется встречать предстоящие испытания одному, без Торопыжки. Пока она была рядом, все опасности казались не такими страшными. Уж пусть бы вор пришел и забрал его тоже!
Остаток дня он пролежал в молчании, придавленный печалью, а Снежок болтал вовсю — о себе самом и о разных пустяках, которые только ручных белых кроликов и могли интересовать. От его болтовни другой заяц сошел бы с ума, но Кувырок настолько погрузился в себя, что не слышал и не замечал глупого кролика. Беспросветный мрак одиночества и безнадежности объял его душу. Всего несколько суток — а он успел потерять все, что было ему дорого с первых дней жизни. Он лишился любимого дома в горах, родных и друзей. Лишился надежды на союз с любимой подружкой. Не осталось даже мечты о чудесном побеге, о волшебном избавлении, о том, что жизнь начнется заново. Все это ушло с Торопыжкой.
Любителя зайцев в горшочке Кувырок видел еще только один раз. Тот вошел в сарай, повернулся к клеткам. На носу у него была белая с розовым повязка. Он посмотрел на Кувырка, вздрогнул и ушел.
— Что это у него на носу? — спросил Кувырок у кролика.
— Видимо, рана, — ответил Снежок. Когда они ранят себя, то повязываются такой липкой тряпочкой.
— Вот оно что, — ответил Кувырок, хотя ничего не понял. — Странная привычка!
Ночи и дни сменяли друг друга, а на ферме все шло по-старому. Кувырок лениво думал, что люди, наверное, забыли, зачем привезли его сюда. А может быть, человеческий детеныш попросил, чтобы его оставили в живых. Кто знает? Понять людей невозможно.
С каждым днем боль от утраты Торопыжки ощущалась заново. Не с кем было поговорить о вереске, о горных озерах, о ручьях и свежем ветре, о высоких соснах. Из сарая Кувырок видел пруд с утками, которые барахтались и играли в грязной воде. Этот пруд был ему вместо озера; водопроводный кран у дома все время подтекал, так что возник мутноватый ручеек, огибающий курятник, — взамен говорливого горного ручья. Неподалеку был фруктовый сад, сливы как раз начинали цвести, а подальше стояли, соприкасаясь стволами, дуб и вяз, выросшие в постоянной борьбе за воздух и воду. Кувырок представлял себе, как сражаются их корни, сцепившись под землей. Эти деревья заменяли ему сосны.
А вот гор не было. Ни малейшего пригорка на плоской, ровной земле, ни холмика, ни тем более возвышенности. Без гор не могло быть и горных узких долин, а без них не звучала в душе музыка, не одухотворена была эта земля. Неужели кто-то, находящийся в здравом уме, мог привязаться к ней, к этой плоской земле, к болотам, поросшим чахлой ольхой и осиной, к заросшим тиной прудам? Унылые, безрадостные места — у кого могло здесь запеть сердце, воспарить душа?
В один погожий день, когда двери были нараспашку, Кувырок рассмотрел машину, которая сновала туда-сюда по полю с регулярностью и точностью, которых он раньше не видел. Машина оставляла за собой длинные прямые борозды.
— Что это там? — спросил он у Снежка. — Что за машина?
— Неужели раньше не видел? Я думал, что там у вас, в этих твоих пресловутых горах, тоже есть фермы. Это тот самый трактор, что ревет по утрам. Он таскает за собой разные другие машины — плуги, бороны. Он нужен, чтобы сеять зерна, убирать колосья, чтобы было чем кормить белых кроликов. Понял?
Дело в том, что на горных фермах держали овец и выращивали овощи на небольших огородах. Такому трактору было бы там не развернуться. Но Кувырку трактор понравился больше всех машин, которые он видел, — он так деловито пыхтел, пробираясь по жирной шоколадной земле.
Интересно, что за трактором по пятам шли птицы — по большей части чайки, а также вороны, грачи и изредка голуби. Трактор, кажется, притягивал их к себе.
И вот наконец настал день, когда хозяин фермы вошел в сарай и решительно направился к клетке Кувырка. Клетку подняли, вынесли на свежий воздух, а там поместили в кузов машины и повезли. Этой фермы Кувырку больше не суждено было увидеть. А Снежок, поглощенный морковкой, даже головы не поднял, когда клетку забирали. Белый кролик видел слишком много пленников, которых уводили на казнь, и не мог позволить себе ни сострадания, ни даже простого сожаления. Такова жизнь, считал он. К тому же лично его это не касалось.
