Танцы на снегу - [10]

Шло время. И вот грубые пальцы схватили Кувырка за уши. Такая грубость возмутила его, но сильнее возмущения был страх. Никогда в жизни никто еще, даже другой заяц, не удерживал его силой. Ощущение было ужасное. Последняя надежда вмиг покинула его. Он понял, что погиб.

Держа Кувырка одной рукой за уши, человек другой рукой освободил его от сети, распутал веревки, застрявшие между пальцев, между сжавшихся задних ног. Кувырок повис над землей, как подвешенная гиря, беспомощно дергая ногами. Человеческое дыхание пахло палеными листьями и полупереваренной пищей, отвратительно смердела одежда, и чуть получше, но тоже неприятно пахла кожа. Человек поднял зайца и внимательно оглядел своими блестящими глазами, словно тот был совсем прозрачный и открыт взору весь, со всеми своими тайными мыслями.

Человек издал вопль, его зубы застучали во рту, лицо искривилось. Звук был ужасный, зрелище отвратительное, и Кувырок жалобно запищал. Человек явно собирался сожрать его заживо. Открылась ужасная пасть с пузырящейся слюной, и зловонное дыхание ударило Кувырку в ноздри. Он понял, что сейчас ему откусят голову и проглотят ее, а тело будет жалко дергаться в последней судороге. Заяц обезумел от ужаса.

Но тут же почувствовал, что падает. Его больше не держали. Он упал на что-то твердое. Открыв глаза, Кувырок увидел стены и потолок. Он немедленно зацарапался, заметался по всем углам, пытаясь выбраться. Это не удалось, хотя передней стенки тюрьма не имела. И все же что-то отбрасывало его, когда он бросался вперед. Наконец он рассмотрел, что спереди клетка затянута прочной металлической сеткой. Он был в западне.

Кувырок забился в угол, сжался пушистым комочком. Со страху он напачкал на пол. На полу его темницы лежало сено, и он попробовал спрятать в нем голову, чтобы укрыться от ужасного взгляда тюремщика. Скоро человек отошел в сторону, видимо, чтобы заняться другими пойманными зайцами.

Потом клетку подняли и понесли вниз по склону холма. На дороге их ждали большие машины. Клетки погрузили в кузов, закрыли его заднюю стенку, и внезапно наступила ночь — ни вечера, ни сумерек, просто сразу упала непроглядная темнота, какой они никогда не знали в горах. Темнота наполнилась шумом и грохотом, клетка затряслась, и Кувырок понял, что они куда-то едут. Он вцепился когтями в деревянный пол клетки. Казалось, что вот-вот он сорвется и вечно будет падать в какой-то бездонный колодец.

Других зайцев он видеть в темноте не мог, но чуял их и слышал. Зайцы явно были из его клана.

— Кто здесь? — прошептал он. — Я Кувырок.

— Ушан.

— Быстроног.

— Торопыжка.

Другие тоже назвали себя.

— Что с нами происходит? — спросил Кувырок. — Ушан, ты все на свете знаешь. Что происходит?

— Не знаю. Правда, не знаю. — Ушан говорил спокойно, но Кувырок расслышал в его голосе отчаяние и страх.

Если уж сам великий Ушан боится, то что говорить об остальных! И только одна зайчиха по имени Попрыгунья сохранила ясность мысли и способность рассуждать.

— Наверное, нас увозят, чтобы убить и съесть, — сказала она. — Если бы они убили нас сразу, на горе, наши трупы быстро испортились бы. Они хотят сохранить нас свежими.

— А чем плохо гнилое мясо? — спросил Кувырок. — Ястребы с удовольствием его едят.

— Некоторых плотоядных тошнит от гнилого мяса, — был ответ.

Торопыжка спросила у Попрыгуньи:

— Неужели тебе не страшно? Говоришь, что нас убьют, а сама не боишься?

— Это будет не сейчас. А когда случится, смерть будет быстрой. В горы мы не вернемся, это точно. Уж лучше умереть, чем доживать свою жизнь в клетке. Нет, я немного боюсь. Хотя чего бояться? Удар по голове — и ты просыпаешься цветком.

— Ты так думаешь? — спросил Кувырок.

— Уверена, — ответила Попрыгунья.

Зайцы затихли, охваченные унынием и безнадежностью, готовые к самому худшему. Но в конце концов, самым худшим была всего лишь смерть. Кувырку очень хотелось, чтобы машина остановилась. От дыма, качки, запаха бензина кружилась и болела голова.

Наконец рев двигателя и качка прекратились, хотя, судя по всему, люди оставались поблизости. Пахло железом, доносились резкие звуки человеческой речи и другие, неизвестные. Ночь, внезапно окутавшая зайцев, продолжалась. С тех пор как они спали последний раз, прошла целая вечность, а сейчас если кто и смог задремать, то ненадолго, тревожно, часто просыпаясь.

Наступил день — так же внезапно, как до того упала ночь, — и зайцам дали попить и поесть. Еда была несвежая, но съедобная. Вода противно пахла и на вкус была плохая, с примесями каких-то минералов. Ушан сказал, что, наверное, она отравлена. Они все-таки немножко попили — всех мучила жажда, но потом долго лежали, ежеминутно ожидая мучительной смерти.

На этот раз день продолжался долго. Безутешные и угрюмые, они томились в своих клетках и почти не разговаривали. Одна зайчиха забарабанила было по стенке, и то же сделали остальные, но сразу раздались тяжелые удары в железную стену кузова и громкий человеческий рев, так что пришлось прекратить невинное заячье развлечение. К концу дня в клетках стало дурно пахнуть — мочой, пометом, сырым деревом и мокрым сеном. Зайцы не привыкли к духоте и никак не могли уснуть. Запах капустных кочерыжек тоже их раздражал — так хотелось снова вдохнуть аромат свежей росистой травы! Ушан снова попытался разломать свою клетку и выбраться. Бесполезно!