Тамерлан - [106]

– Именно так.

– Ну, в общем, что я буду тебя учить. Главное, ты понял смысл моего приказания. Сейчас я распоряжусь, чтобы тебе выдали приличную сумму денег, а пока возьми бумагу и напиши.

– Хазрет, я не умею писать по-чагатайски, – смущенно признался Джильберге.

– А читать?

– Читать могу. Правда, тоже с трудом.

– Ну да, ты ведь воин, а не писарь. Тогда позови мирзу Иск… Э-э-э! Кто там сегодня? Турсунмурад? Тур-сунмурада! И скажи, чтобы позвали казначея Дауда.

Призванный мирза Турсунмурад составил грамоту, в которой говорилось, что минбаши едет по чрезвычайно важному государственному заданию и требуется не чинить ему никаких препятствий и не устраивать досмотров его имущества. Казначей Дауд получил задание выдать Джильберге тысячу румских безантов, тысячу динаров, две тысячи дирхемов и пять тысяч таньга. Когда он отправился за деньгами, Тамерлан поставил на изготовленной грамоте синюю печать со своим гербом в виде трех кружков и красную печать с гербом чингисидов – кречетом, несущим в когтях ворона.

– Ну вот, Джильберге, с этакою бумагой тебе сам чорт не брат, – усмехнулся Тамерлан. – Отправляйся, и чтоб к рассвету вы уже были на полпути от Самарканда до Кеша. Поспеши и непременно вернись к первому раджаба. Я хочу видеть тебя рядом с собой в Китае.

Поклонившись, немец заглянул в глаза обладателя счастливой звезды, пытаясь угадать, что еще он задумал. Но как тут угадаешь!

Простившись с Тамерланом, он вскоре получил деньги от казначея Дауда, приготовил все, что нужно для дальней дороги, и отправился в зиндан, где томились в ожидании завтрашней казни Мухаммед и Зумрад. Они знали, что должна миновать ночь, должен продлиться день и лишь вечером их выведут на казнь. Но когда их вдруг в полночь вывели из темницы и поставили перед Джильберге, вид у них был явно испуганный.

– В чем дело? – спросил Мухаммед.

– Что еще нужно этому страшному человеку? – с ненавистью спросила Зумрад.

– Я получил приказ измерителя вселенной усадить вас в этот сундук и доставить к назначенному месту, – сухо отвечал немец.

– Что еще нового придумал злодей всех злодеев? – спросил Аль-Кааги, на что Джильберге хотел было возмутиться, но передумал и в ответ лишь пожал плечами:

– Я и сам не знаю. И полезайте-ка в сей сундук добром, дабы мне не пришлось применять силу.

– Послушаемся его, Мухаммед, – покорно согласилась Зумрад и первая полезла в большой испанский сундук, один из тех, что привезли дон Альфонсо, дон Гонсалес и дон Гомес. Мухаммед же только теперь узнал его, и почему-то именно это заставило его смириться и тоже полезть внутрь вместительного сундучины. Крышка захлопнулась, и сидящие внутри пленники увидели прорезанные во многих местах дыры, в которые сочился тусклый свет. Сквозь эти крошечные окошечки можно было увидеть, как слуги погрузили сундук в большую арбу, наполненную оплетенными кувшинами и большими торбами, но вскоре задний полог арбы был сброшен, и стало темно. Повозка тронулась и поехала.

– Как думаешь, Мухаммед, куда нас везут? – спросила Зумрад с тревогой в голосе.

– Не знаю, чинара, не знаю, – отвечал Мухаммед.

– Они развязали мне руки, прежде чем я полезла в этот сундук. А ты еще связан. Дай-ка я развяжу тебя.

– Надо попробовать выбраться отсюда, – сказал Мухаммед, когда руки его освободились от пут. Но сундук был сделан на славу и, закрытый снаружи, нисколько не поддавался усилиям мощного плеча Мухаммеда.

– Бесполезно, тополь мой бедный, – сказала Зумрад. – Лучше давай обнимемся и будем ласкать друг друга в последний раз.

– Ты права, любимая! Всевышний дает нам такой случай еще раз насладиться любовью друг друга! Грех упустить время.

Трясясь в темноте сундука, они все же смогли расслабиться и забыть о грядущей страшной смерти. Но недолго длились их страстные поцелуи. Арба остановилась, и пленники, оторвавшись друг от друга, стали прислушиваться к голосам.

– Немедленно пропустить! – донесся возглас минбаши Джильберге. – Вот грамота великого эмира, скрепленная двумя печатями.

– Но я должен досмотреть всякого, кто покидает столицу, – прозвучал строгий голос.

– Вчитайтесь в то, что тут написано, и не задерживайте! – еще строже прикрикнул Джильберге.

– Проезжайте!

Вновь зазвенели копыта лошадей, вновь арба, покачиваясь, поехала.

– Мы покидаем Самарканд, – удивленно проговорил Мухаммед.

– Мне страшно, – прошептала Зумрад.

– Что может быть страшно моей чинаре после того, как ее приговорили к варке в крутом кипятке? – горестно усмехнулся Мухаммед.

– Не знаю, – ответила Зумрад. – Неизвестность страшнее казни.

– Мне так стыдно, Зумрад.

– Тебе? Стыдно?

– Да. Когда Тамерлан поменял свой приговор, я должен был сказать ему: «Не хочу смягчения казни! Хочу быть в кипятке с той, кого люблю. Не хочу разлучаться с нею даже в джаханнаме[129]!»

– Не стыдись ничего, любимый! – вновь обнимая Мухаммеда, улыбнулась Зумрад. – И почему ты думаешь, что нас ждет джаханнам, а не фирдаус?

– Но ведь мы грешники.

– Ты в этом уверен?

– Уверен… Хотя и не вполне.

– Нет, мы не грешники. Настоящая любовь – не грех. Грех – то, что они замышляют сделать с нами.

– А все-таки, куда они нас везут? – Мухаммед прильнул к дырочкам, просверленным в сундуке, но ничего не увидел. – Может быть, эта сволочь Джильберге задумал сам расправиться с нами?