Тамерлан - [105]

Наступила мрачная тишина, в которой застеснялись скрипеть даже калямы секретарей.

– …обоих преступников сварить в крутом кипятке, медленно опуская – сперва ступни; потом по щиколотку, потом по колено, потом по пояс, а уж потом полностью.

Все зашевелились и заговорили вполголоса, сообщая друг другу, что восхищены столь строгим, но справедливым приговором хазрета.

– Нет! – закричала тут Зумрад. – Господин наш! Позволь мне сказать!

– Что ты можешь сказать, глупая коза? – удивился. Тамерлан тому, что, услышав приговор, Яугуя-ага не упала без чувств.

– Я хочу открыть вам одну страшную-престрашную тайну! – отвечала Зумрад.

– Тайну? Я обожаю тайны, – усмехнулся «меч справедливости». – Ну, я слушаю тебя.

– Нет, я не могу при всех, позвольте, я скажу вам это на ухо, – проговорила Зумрад, бледная как молоко.

– Ну, хорошо, – вновь усмехнулся Тамерлан. – Подведите ее ко мне.

– Только я прошу, хазрет, об одном, – громко объявила Зумрад, когда ее подвели к убежищу вселенной.

– О чем же?

– Обещайте за то, что я открою вам эту тайну, смягчить участь Мухаммеда Аль-Кааги, которого я сама соблазнила колдовством и который ни в чем не виноват. Обещайте, что вы отпустите его, узнав, какой страшный заговор царит против вас при дворе.

– Все-таки ты ужасно смешная, – ответил Тамерлан. – Как я могу давать слово, если я не знаю, о чем речь! Ну, хорошо, если ты раскроешь мне глаза на заговор, угрожающий всему роду чагатайскому, я прощу Мухаммеда. Если же это что-нибудь помельче, то ничего не обещаю. Вот мое последнее слово. А теперь шепчи.

Зумрад посмотрела на своего возлюбленного. Мухаммед смотрел на нее остекленевшими глазами.

– Государь мой, – зашептала Зумрад в самое ухо Тамерлана.

– Щекотно! – поежился Тамерлан. – Ну-ну, слушаю.

– Подле вас находится опасный человек. Это мирза Искендер. У него есть чернила, которые тают через несколько мгновений после того, как ими что-то написать, и нужно лишь поднести лист к огню, чтобы написанное вновь возникло на бумаге. И вот такими волшебными чернилами он пишет историю о злом и нечестивом царе Тамерлане. Он пишет ее уже давно, с тех пор, как приехали послы короля Энрике. Они-то и привезли ему склянку с волшебными чернилами. Вот. Отпустите Мухаммеда! А меня варите!

– И это все? – разочарованным голосом проговорил Тамерлан. – Так вот, дорогуша, скажу тебе честно: я давно уже об этом знаю.

– Как знаете?!

– А вот так! Ну да ладно, – произнес он уже громким голосом. – Все-таки я самый добрый из всех царей на свете. Повелеваю: Мухаммеда Аль-Кааги не варить в кипятке, а повесить во внутреннем дворике Кок-Сарая. И второе. Эй, стража! Немедленно схватить мирзу Искендера. Вон того, среднего из секретарей. Да-да, этого! Пришел твой час, Искендер. Сколько реке не течь, она все равно рано или поздно впадает в море или в другую реку. Заточить мирзу Искендера в одиночный сырой зиндан!

– За что, хазрет? – не зная сам зачем, выкрикнул Искендер.

– За то, что зря мы мирзе Сулейманбеку язык отрезали, – отвечал Тамерлан.

Глава 52. Самый добрый из всех царей на свете

Казнь Мухаммеда и Зумрад была назначена на завтра и должна была состояться сразу после вечерней молитвы. В этом тоже заключалась доброта «меча справедливости» – он давал осужденным какое-то время пожить на этом свете. Судьбу мирзы Искендера еще предстояло решить.

Вечером того дня, когда состоялся суд, Тамерлан вызвал к себе минбаши Джильберге, усадил его вместе с собой ужинать, угостил хорошим вином, просил припомнить еще какие-нибудь подробности поимки Мухаммеда и Зумрад, и Джильберге заметил, что повелитель пребывает в каком-то печальном настроении.

Когда немец подробно описал встречу с испанцами на Зеравшанском перевале и умолк, Тамерлан вдруг спросил:

– Послушай, Джильберге, а тебе не жаль было этих двух пойманных тобою птичек?

– Бывает, что и охотнику жаль дичь, которую он убивает, но кабы тот охотник поддавался чувству жалости, что бы это была за охота? – ответил Йоханн.

– Значит, все-таки жаль?

– Честно говоря, когда я гнался за беглецами, я горел желанием поймать их во что бы то ни стало, но когда я вез их в Самарканд, чувство жалости несколько раз охватывало меня.

– Вот что, Джильберге, слушай мой приказ, – промолвил тут Тамерлан весьма строго. – Я повелеваю тебе тайком сегодня ночью вывезти его и ее из Самарканда и доставить туда, куда они так стремились.

– ???

– Ну что ты смотришь на меня так дико? Разве ты плохо выучил чагатайский язык за эти два года, что служишь мне верой и правдой?

– Нет, мой Кайсар, я понял, что вы мне приказали, – захлопал глазами немецкий рыцарь, – но я не понял… вас.

– Меня? Отчего же? Ах, ну да! Ты привык считать меня самым жестокосердным владыкой на земле. Ты не привык видеть, как я совершаю необдуманно добрые поступки. А на меня, представь себе, вдруг нашло что-то. Я увидел, что уже казнил их. И казнил лютой казнью. Мне этого было достаточно. Теперь я хочу помиловать их. И помиловать щедро, по-царски.

– Ach so-o-o?[128] – выпучил глаза немец, весь превратившись в букву О.

– Я вижу, ты наконец понял.

– О да, я понял вас, мой Кайсар.

– Вот и умница. Теперь слушай дальше. Возьми большой вместительный сундук, хотя бы из тех, которые подарил мне эмир Энрике, – они большие. Просверли в нем дырки. Туда ты положишь Мухаммеда и маленькую Яугуя-агу. Возьми также лучшую арбу и нагрузи ее всем, чем пожелаешь – едой, питьем, одеждами. Короче, оснастись всем необходимым для дальней дороги. Ты должен в полном порядке довести Мухаммеда и красавицу, которую я ему дарую, до Мазандерана. Ведь они, если не ошибаюсь, ехали туда, к брату Мухаммеда?