Тамада - [75]

Очень скромная комната: стол, две табуретки, шкаф, железная койка, застеленная серым байковым одеялом. На нее эта комната произвела такое впечатление, будто Ибрахим живет в ней временно. А может, и в самом деле всерьез подумывает уехать из Большой Поляны? Куда? От этой мысли неуютно стало на сердце. Заметила на стене фотокарточку в рамке: молодая светловолосая женщина и двое ребятишек — двойняшки. Да, да, это его жена и дети. Их давно нет в живых...

— Он редко когда дома бывает, — говорила между тем старушка. — Переночует — и на работу пошел.

Жамилят подошла к столу, взяла бумагу и карандаш. «А может, дождаться его?.. Нет, нет, лучше оставить записку...»

Когда садилась за стол, хотела обстоятельно написать о том, что, по ее мнению, нужно сделать в первую очередь, прежде чем начать уборку кукурузы, о картофелекопалке, которую необходимо срочно пустить в работу, — записка должна получиться строгой и деловой, ведь завтра она снова может уехать чуть свет, возможно, они снова не встретятся. Но мысли путались, и она написала лишь: «Нам необходимо встретиться завтра в правлении, в шесть утра. Жамилят».

Когда вышла на улицу, совсем свечерело, луна была полная и необычно яркая. Жамилят заметила впереди парочку: идут, ничего не замечая вокруг, занятые сами собой; девушка прижимается к его плечу, а парень высок, строен, как тополь. И Жамилят показалось, будто она знает этого парня. Да, точно. Азнор. Но с кем?..

Остановившись на несколько секунд, парочка поцеловалась и пошла дальше, уверенная, что их никто не видит. И когда они целовались, Жамилят тоже замедлила шаги: в памяти вспыхнул точно такой же теплый вечер, и луна была такой же огромной, а рядом с ней, Жамилят, был Мухаммат. Она так же крепко прижималась к его плечу. Шли по аллее парка, Мухаммат обнял ее и поцеловал. Господи, как же давно это было! Но память крепко хранила тот вечер, и даже показалось, будто на губах она сейчас чувствует теплоту его губ, у нее даже вырвался слабый стон:

— Мухаммат...

«Нет, никогда она не изменит его памяти, никогда». Жамилят постояла, приходя в себя, и, словно испугавшись чего-то, чуть не бегом бросилась домой.

4

Наконец все сено свезли, и теперь сенокосы кажутся более просторными; они уже покрываются нежно-изумрулной отавой. Скоро вернется скот с летних пастбищ и набросится на отаву, туго налитую свежими земными соками.

Жамилят, Ибрахим и Харун вышли из машины возле картофельного поля, на котором пестрели платки колхозниц, шедших следом за картофелеуборочной машиной. Ее удалось пустить два дня назад.

Жамилят внимательно наблюдала, как машина выкапывает картофель сразу из трех рядков, вытряхивает землю, ботву и траву сбрасывает в сторону, а на борозде остаются чистые клубни, только успевай собирать в мешки.

А чуть левее — кукурузное поле. Там тоже кипит работа. Но народу на ломке кукурузы побольше.

— Пойдемте посмотрим, как у них там дела. — Ибрахим махнул рукой в сторону кукурузного поля. — Тут все в порядке. Машина работает что надо!

— Стоп! — остановил всех Харун. — Налево взгляните: Кажется, сам Амин Гитчеевич Гитчеев в гости к нам жалует.

По колдобистой дороге катила черная машина секретаря райкома.

— Так и есть, гость.

Амин Гитчеевич вылез из машины, натянуто улыбнулся. Сколько таких служебных улыбок приходится раздавать направо и налево за рабочий день! Пожал руку Жамилят, но словно не заметил ни Харуна, ни Ибрахима:

— Салам! Как говорится, если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе.

— Я знаю, вы много раз звонили, разыскивали меня, но я тоже названивала — и не дозванивалась.

— Вас нелегко найти. Вы — как иголка в сене.

— Сами должны понять: дел невпроворот, на месте не засидишься.

— Я и сам, собственно, почти весь день на колесах. В районе восемь колхозов, и за каждым пригляд нужен, — сказал Амин Гитчеевич, пнув носком сапога ворох кукурузы. Он взял Жамилят под локоть и, пройдя несколько шагов, спросил озабоченно: — Как идут заготовки?

— Идут. Стараемся, от других вроде не отстаем. — Она обернулась и позвала: — Харун Далхатович, идите сюда, вы ведь как парторг в курсе всех наших дел. — Заметила, что Амин Гитчеев недовольно сморщил мясистый нос. Почему? Хотел говорить с ней с глазу на глаз. Но зачем?

— Надеюсь, по урожайности вы всех в районе обскачете, — заглаживая свою оплошность, обратился к подошедшему Амин.

— Пока трудно сказать... Закончим уборку, тогда видно будет. Но дела обстоят лучше, чем в прошлом году... чем в прошлые годы.

— Да, да, по предварительным данным, вы выглядите даже лучше, чем другие колхозы. Намного лучше.

— Возможно. — Жамилят улыбнулась, но улыбка тут же исчезла с ее лица, едва она взглянула на посуровевшие глаза секретаря райкома, — нет, тот не разделял ее радости, даже, кажется, наоборот, ему стало не по себе от ее откровенной улыбки. Еще ярче проступили красноватые пятна на широких скулах.

Неторопливо, тщательно выговаривая каждое слово, он отчеканил монотонно казенным голосом:

— Доля сдачи урожая колхозом государству должна соответствовать выращенному урожаю.

Жамилят поняла эту фразу, как предисловие к большому и трудному разговору, который произойдет сейчас или позже, — его не миновать, — и все в ней словно сжалось в пружину, она, как наседка, готова была защищать свой колхоз.