Тамада - [70]

— Я, Харун, зарежу собственного барашка. — Керим обиженно встал. — Разве и это ты возбранишь?

— И это знаю, Керим, что наши овцеводы с некоторых пор научились смешивать своих овец с колхозными!..

— Как ты можешь так говорить! — взорвался Керим. — И что тут дурного: колхозные щиплют травку и мои с ними рядом. Что же я, соседу своих овец отдам? — Он с надеждой взглянул на Жамилят, взглядом прося поддержки.

Жамилят повернулась к Харуну:

— Если чабан жертвует овцу — это неспроста. Нас ведь старики приглашают, а Керим посланцем от них приехал.

— Да, да, — закивал логпеж. — Что передать старикам? Они спросят с меня, как я выполнил их поручение.

Было видно: он волнуется, дожидаясь решения колхозных руководителей.

— Хорошо, — кивнула Жамилят. — Мы приедем.

Керим, точно боясь, что председатель может изменить свое решение, поспешно попрощался и вышел. Глядя ему вслед, Харун покачал головой и многозначительно улыбнулся.

— Хитрецы, ну и хитрецы! — сказал он.

— А что?

— Ах, Жамилят, ты не поняла сути их приглашения.

— Так, наверное, спокон веку заведено — приглашать колхозное начальство на праздник. А чего особенного?

— А дело в том... Правило у них есть такое: как только заканчивается стрижка, каждый стригаль охапку шерсти под мышку — и домой.

— Как так? — не поняла Жамилят. — Самовольно?

— Эту охапку они считают платой за работу.

— Но ведь это воровство!

— О, они так не считают. А для того, чтобы соблюсти видимость законности, приглашают руководителей колхоза, как и сделал сегодня Керим... Раньше-то у баев тащили, а теперь у самих себя, но они этого не понимают.

Жамилят удивленно покачала головой. Пятнадцать стригалей — пятнадцать овец, с каждой овцы они берут по два с половиной килограмма шерсти, а всего из колхозных рук уходит килограммов около сорока. На первый взгляд, это не так уж много. Но там, где безнадзорно уходит сорок, может уйти и все девяносто!..

— И все-таки мы поедем в Сухую Балку.

— Но раз они приглашают на курманлык, придется захватить с собой несколько бутылок, с пустыми руками к ним не явишься, так не заведено.

— Не возражаю. Раз Керим жертвует своей собственной овцой, то я тоже раскошелюсь из собственного кармана.

— Но все-таки это дурной обычай, Жамилят.

— Я тоже так думаю. Но нельзя обижать стариков. А кроме того... — на ее лице появилась лукавая усмешка, — нельзя упускать шерсть — мы ее полностью сдадим государству.

Харун улыбнулся.

— Кажется, я понял. Нужно, чтобы овцы были целы и волки сыты. Не так ли?

— Да, — Жамилят кивнула. — Чтобы мясо не сгорело и шампур остался цел.

— Трудная задачка.

— Нелегкая. Поэтому и поедем вместе.

Харун улыбнулся и кивнул:

— Куда иголка, туда и нитка.

7

Вечером получила она телеграмму. Из Москвы. Две скупые строчки. «Институт поступили получили общежитие подробности письмом твой Ахмат». Всего две строчки, а сколько радости!..

Старая Хауа приложила телеграмму к зеркалу на тумбочке, чтобы все, кто заходит в дом, видели, читали и радовались — вот какой у Жамилят сын, а у нее — внук.

И снова долго не могла уснуть Жамилят: вдруг так остро захотелось увидеть сына, хоть на минуточку увидеть его и прижать к себе. «Какой же ты у меня молодец, Ахмат!» — счастливо улыбалась она. Когда же она теперь увидит его? Не скоро. Только зимой. А возможно, и поздней осенью, если удастся вырваться в столицу, в управлении сельского хозяйства ей обещали путевку на ВСХВ, не упустить бы такого случая.

А на следующее утро — в путь, в Сухую Балку.

Поля уже не такие зеленые, как прежде, а с нежной желтизной. Скотоводы уже начали свозить сено со склонов Большой Поляны ближе к фермам. Совсем скоро настанет пора убирать картофель и кукурузу.

Будто угадав ее мысли, Харун заметил:

— А кукуруза в этом году хорошая. Никак не скажешь, что пересеивали в начале июля.

— Ибрахим недавно говорил: по сто пятьдесят центнеров с га уберем, не меньше. И на силос хватит, и на зерно.

Когда повернули вверх по Сухой Балке, послышался серебристый голосок горной речки, пахнуло сеном — по склонам балки, у самой опушки леса, полным-полно копен. Сердце радуется, когда смотришь на них.

А вот уже издали видны отары овец, как хлопья пены, растеклись по крутым склонам.

Но до них еще далеко.

Харун изредка поглядывал на Жамилят. Лицо в обветринах, в уголках глаз залучились морщинки. Когда приехала в Большую Поляну, выглядела куда лучше, ухоженной, что ли. Скоро год, как она тут, и этот год дался ей нелегко. Да и не только ей... Она как бы по-новому заставила взглянуть людей на свою жизнь. А сначала не многие верили, что она, женщина, способна все перевернуть в колхозе вверх дном. Амин, секретарь райкома, — не верил, Али тоже не верил, да и он, Харун, если откровенно признаться, сперва сомневался... А теперь многому научился у своей старой подружки Жамилят — спокойствию, хладнокровию в сложных ситуациях, уравновешенности, уверенности в своих силах. Такая любого районного руководителя за пояс заткнет. Натура у нее прямая, без обиняков называет вещи своими именами. Конечно, такой прямотой у многих расположения не сыщешь... У Амина, например. Но колхозники теперь за нее горой стоят. В этом-то ее и сила.