Тамада - [41]

— Амин не допускал, чтобы доброе имя Али упоминалось в связи с какими-нибудь недостатками и просчетами. Они же старые друзья.

— Ах, вон оно что!.. Значит, Амин его жалел, а дело пятилось. Так ведь? Ну, а вы?

— А что мы?

— Или вам тоже нравилась тихая и спокойная жизнь. Никто не критикует, кругом тишь да гладь.

— Нет, не нравилось, но...

— Но ты-то сам не вмешивался, не хотел отношений с ним портить.

Харун промолчал, комкая в руке какую-то бумажку.

— Да, да, ты не хотел отношений с ним портить. А это беспринципно, да, да, иным словом не назовешь. И тебе, Харун, тебе, парторгу, неужели было не ясно... я хочу сказать, ты помалкивал в то время, когда творились безобразия. Тебе нужно отточить зубы, Харун, да, да, чтобы быть твердым, тебе нужно быть зубастым. И если ты заметить, что и я... я тоже поступаю беспринципно, не смей молчать — тут же скажи мне, не забывай, ты — это колхозная совесть. А она не должна дремать ни минуты. — И добавила тише: — Амин... Кажется, начинаю понимать. — И, помолчав, повторила: — Теперь я кое-что понимаю.

9

По случаю поездки в Жемталу Али надел свой новый костюм. Обычно он был равнодушен к одежде: надевал по утрам то, что под руку подвернется, но на сей раз долго гладил брюки, чистил щеткой пиджак, и когда старая Фазу увидела его перед зеркалом, то не смогла удержаться от удивленного восклицания:

— Уж не собираешься ли ты жениться?

Али не ответил — лишь удовлетворенно хмыкнул и покраснел до корней волос.

Брюки на нем были так отутюжены, хоть брейся стрелками, пиджак сидел как на манекене из районного универмага, левый, пустой рукав Али тщательно заправил в боковой карман и пристегнул булавкой.

В свои сорок два года он жил отшельником, с женщинами встречался лишь по работе, привык к мужскому окружению и поэтому не мог представить, как ему надо вести себя и что говорить, когда поедут они с Жамилят в Жемталу. Не будешь ведь всю дорогу толковать о кормах и пользе свиноводства. Но о чем еще можно разговаривать с женщиной, да еще с такой, как Жамилят, городской, начитанной, он не знал. Вспомнилось, как зимой возвращались они из Куру-кола, — и хотя разговор между ними был искренним и горьким, не надо было искать нужных слов. Но чем чаще Али встречался с Жамилят, тем труднее становилось разговаривать, когда они оставались наедине. Он краснел, смущался, как мальчишка, и ему всегда хотелось, чтобы поскорее вошел кто-нибудь третий. Тогда его робость точно рукой снимало.

Поэтому Али даже обрадовался, когда узнал, что поедут они не одни. Жамилят решила прихватить с собой парня и девушку, двух комсомольцев, которые, по ее замыслу, должны остаться в Жемтале на свиноферме недели на две, досконально изучить все тонкости нового дела, чтобы, возвратившись, не мешкая приступить к работе.

По дороге Жамилят шутила и рассказывала о себе, часто поглядывая на парня и девушку и словно не замечая Али. Она рассказывала о том, как в тридцатых годах работала на ликвидации неграмотности. Ей было лет тринадцать. Тогда по всей Балкарии был брошен клич: «Долой неграмотность!» Горцы садились за парты ликбеза. Некоторые — с неохотой, особенно женщины, не желали прослыть «гяурками». Трудно было убедить таких. А убеждать приходилось ей, Жамилят. Со сверстниками своими и в грязь, и в холод ходила по домам односельчан, уговаривала учиться грамоте. Легко ли было! То встретят тебя наглухо запертые на внутренние засовы двери, то спустят злобных черноносых лохбаев, то услышишь недобрые выкрики, а то вдруг палка угодит по ногам. Поневоле иной раз заплачешь от обиды. А выплачешься — прыг через плетень или прокрадешься задами к негостеприимному дому — и снова просишь, убеждаешь, уговариваешь темного человека учиться «черным знакам». Бывало, подивятся твоей неотступности да и возьмут в руки букварь, чтобы убедиться, что нет в этих «черных знаках» никакой кабалистики...

— Помнишь, Али, как все это было? — обратилась она к нему, наверное, единственный раз за всю дорогу.

В Жемтале пробыли долго, до вечера. Жамилят подробно вникала в дело, которое действительно было прибыльным. Али следовал за ней повсюду, как тень, в своем новом темно-синем плаще и новом, с иголочки, дорогом костюме, подчеркивая всем своим видом значительность и серьезность своего пребывания у жемталинских свиноводов.

Он был немного расстроен. Такую ферму можно было давно завести, дело не очень-то хитрое. Животные неприхотливы, едят все подряд. Обеспечить их кормами нетрудно. Сам он никогда не относился предвзято к свинине, еще в армии, отведав ее, понял, что мясо вкусное, а все разговоры вокруг крайней нечистоплотности этих животных — просто болтовня. Скотина — она и есть скотина, не хуже другой.

Парня и девушку устроили в общежитие.

— Только на две недели, — успокаивала их Жамилят. — Учитесь. А через две недели — домой.

К вечеру Али стало слегка подташнивать с голоду. И он спросил Жамилят, не сходить ли им поужинать, ведь она тоже с утра ничего не ела.

— Я знаю, где тут можно хорошо поесть, — сказал он. — Вон там за углом, в конце улицы...

Над входом в одноэтажное кирпичное здание висела вывеска: «Шашлычная».