Тамада - [28]

Какое-то время ехали молча.

— А вы правильно сделали, что расположили к себе Али, — вновь заговорил Попков. — Он неплохой человек. Своенравный очень... Но честный. Вам переломить его надо — хорошим будет помощником, попомните мое слово. Инициативы у него особой нет, но направь его — и пойдет, как танк. А вам, думается, это удастся. Понаблюдал я за ним — и мне кажется, он в вас... нет, не влюблен, это слишком, а просто вы ему нравитесь.

— Да что вы, Иван Иванович! Что вы такое говорите! Как можно!.. Он зол на меня, считает причиной своей неудачи. Но думаю, ножку он мне не подставит — не такой он человек, вы правы. Я же с детства его знаю.

...Глубокий вечер, снег на тротуарах под фонарями посверкивает разноцветными блестками. Празднично и уютно на освещенных, пустеющих улицах. Вот и знакомый подъезд, лестница, по которой она поднималась тысячу и один раз, кнопка звонка, а за дверью — музыка. «Наверное, Ахмат все же сконструировал и собрал новый магнитофон, с которым возился с осени, и теперь наслаждается своей работой».

Снег, лети, все пути,

Все панели, тротуары замети,

Чтобы до дому подольше

Не дойти...

«Ах, Ахмат, Ахмат! Своей музыкой, конечно, мешаешь заниматься Нажабат. А что, если взять его с собой в аул? Ведь там тоже десятилетка. Кончит десятый при мне. По крайней мере, я хоть изредка буду проверять его дневник. А Нажабат? Захочет ли остаться одна? Да и хорошо ли, если останется одна?.. Голова пухнет, когда думаешь обо всем на свете разом: о сене, о кошаре, о вертолете, о том, что дети без присмотра, все время дрожишь, как бы Ахмата не ударило током, когда он возится со своей радиоаппаратурой...»

Дверь отворила Нажабат:

— Ма-ам!

— Не прижимайся ко мне! Я холодная, как льдышка. Ты простудишься. Ты слышишь меня, Нажабат?

— А мы ждали тебя в четверг. Ахмат звонил в правление, но там сказали, что ты уехала в горы.

Жамилят быстро сняла пальто.

— Дайте поесть чего-нибудь. Я голодна, как волк.

Из комнаты выскочил Ахмат:

— Мам, я звонил...

— Знаю, знаю. Как у вас тут дела?

— Все в полном порядке, — ответил сын.

Нажабат хлопотала на кухне — готовила яичницу.

Жамилят наскоро умылась, но прежде чем сесть ужинать, повисла на телефоне, пытаясь дозвониться до Большой Поляны, — ей был нужен Али. Большую Поляну долго не давали, но вот наконец в трубке послышался знакомый голос.

— Добрый вечер, Али. Как доехала? Спасибо, благополучно... Завтра из двух соседних колхозов начнет поступать сено... Нет, не из «Красного пахаря», из «Двадцатипятилетия Октября» и колхоза «Памяти Ленина». Да, да, да, договорились. Купила... Нет, и солома. Где лучше сложить?.. Нет, они до ферм не смогут. Одни повезут на машинах, другие на подводах. В такую погоду смогут довезти до села только... Спасибо им надо сказать и за это... На ферму в конце села? Хорошо. Организуй людей из ревкомиссии и бухгалтерии, пусть установят строгий контроль и учет, и надо сделать так, чтобы лично получили сами заведующие фермами... Да, да, под расписку. Потом, главная просьба, — надо завтра же собрать и подготовить веревки, их должно хватить, чтобы обвязать сено, которое будет отправлено на Куру-кол. Да!.. Видимо, если дело пойдет так, как я думаю, вертолет будет послезавтра. И если мы все хорошо организуем, то наше сено перебросят часа за два. Али, не поленись, пожалуйста, передай там, чтобы машина утром... Чтобы машину прислали за мной пораньше утром ко мне сюда, домой. Спокойной ночи!

7

Настроение у Азрета было — хуже некуда: коня отобрали, ночевать приказали в дырявом коше, среди чабанов, и невесть сколько ночей придется провести ему тут, — ведь надо ждать, когда подвезут сено. А когда? Дорога для подвоза напрочь отрезана глубоким снегом. На лошади всаднику кое-как можно пробраться, но сено на лошади не подвезешь.

«Правда, есть еще один способ, — иронизировал он про себя, — воспользоваться расположением аллаха и попросить перебросить по воздуху. Ну, на это мастерица новая председательша! Пусть ее».

Вскоре Азрета начала разбирать скука, которую он всегда переживал с похмелья. Не знал, куда себя деть, на душе тошно, в голову лезла всякая дребедень, от которой трудно было отделаться, иной раз на долгое время его охватывал безотчетный страх, и тогда он застывал в какой-нибудь неестественной позе, сидя или лежа, и погружался в оцепенение. Не хотелось ни двигаться, ни говорить, ни слышать что-либо, ни на кого не смотреть. В таком состоянии просидел в коше у очага часа два, проигрывая время от времени весь разговор с Жамилят, заканчивавшийся каждый раз брошенными Керимом словами: «Бывает, паршивая овца все стадо портит». Это он-то паршивая овца? Он, который может приказать им, а они без всякого ослушания должны исполнить его приказ. Подстегиваемый обидой на чабанов, он решил выместить на них свою злость:

— Эй, Осман, побольше разожги костер! — прикрикнул он на одного из чабанов, молодого парня. — Я здесь остался не для того, чтобы мерзнуть.

А когда подбросили в костер кизяку и он разгорелся, осветив прокопченные углы коша, Азрет, скривившись, сказал:

— На кого вы похожи! Точно снежные люди. Слышали про таких? Про них в газете писали. Есть такие дикие люди, тут, у нас, на Кавказе живут. А другие говорят — нет таких людей. А я думаю, что есть — это вы. Ну и лица! Точь-в-точь снежные люди.