Тамада - [10]

Достала из тумбочки блокнот в красном коленкоровом переплете — этой книжице она всегда поверяла все свои сокровенные думы. Перечитала страницы. Вот и последние записи:

«Иногда кажется, будто я слаба и беззащитна. Я испытываю такое чувство, когда остаюсь одна, под вечер. Лежу, не сплю — и вдруг кажется, я словно песчинка, затерянная в пустыне, среди сотен тысяч таких же одиноких песчинок. Безмолвны они, безучастны к горестям твоим и радостям. И, чтобы скинуть хандру, спешу заняться какой-нибудь работой: начинаю штопать детям белье, стираю, глажу или беру в руки эту книжечку и пишу о самых своих заветных думах. Все это помогает вновь обрести душевное равновесие. Надо быть сильной, иначе будет с тобой как в русской пословице: «загорюй, затоскуй — курица обидит...»

«С тяжелым сердцем вернулась из Большой Поляны. Жаль, очень жаль, что дела такого большого и богатого до войны колхоза пришли в полное расстройство, и думаю, почему так случилось. Во многом, безусловно, виноват председатель. Али никому не доверяет, даже гвозди со склада, говорят, сам выдает. А вся эта история с хичином? Очень невеселое было лицо у отца, когда рассказывал: Да, грустная история. И это все несмотря на большие дотации государства колхозам. Бери, делай, придумывай, оправдывай затраченные на тебя деньги. Нет инициативы у Али! С одной стороны, я узнаю в председателе прежнего Али, а с другой стороны... Как так можно выкручиваться от ответственности за хозяйство веселым и очень неостроумным смешком? А этот его тон, которым он разговаривает с людьми; иной раз не говорит, а будто шашкой рубит сплеча. Забывает, что он среди женщин, подростков да стариков, которым необходимо доброе, ободряющее слово. Люди послушали, послушали крикуна, да и отвернулись. Может, и пьет он потому, что дела у него не клеятся. Завтра утром надо написать отчет о командировке в Большую Поляну. Али обязательно будет взбучка. Конечно, обидится. С детства он такой обидчивый. Бывало, станет перед тобой бахвалиться — удержу нет, а скажешь поперек — тут же закипает злобой, накаляется, как чайник, что забыли снять с плиты. А теперь и нервишки сдают — был тяжело ранен на фронте и контужен, семья распалась... Умом-то понимаешь, а внутри все протестует против его грубых выходок».

Перевернула страницу:

«Сегодня наконец написала докладную на имя секретаря обкома Бекболатова. Знаю этого человека давно, еще в партизанском отряде встретились. Он, конечно, останется неравнодушным к моему письму».

Закрыв глаза, представила, как Бекболатов читает ее записку, — сосредоточенный взгляд, глубокие морщинки над переносицей. Возможно, поддался тому волнению, с каким она строчила свою докладную...

До поздней ночи корпела над стопкой бумаги. Два раза рвала и заново переписывала докладную. Тридцать семь страниц убористого почерка. И лишь на другой день, когда отправила написанное, спохватилась: что же она написала? Не докладная, а какое-то художественное творение. Писала вгорячах, волновалась, но ведь правду писала! А разве выразишь сухим канцелярским языком всю свою боль, сомнения и чаяния, все, что видела и слышала за прошлую поездку в родные места? Но как восприняли записку в обкоме?

— Мам, ты не спишь? — послышался голос Ахмата.

— Нет-нет, входи. Ты что-то хочешь спросить?

— Там, на твоей тумбочке, свежий журнал «Радио». Я возьму.

— Да, да, бери.

Еще в шестом классе Ахмат увлекся радиотехникой, — мастерил разные приемники по схемам из журнала «Радио». Каждый год она выписывает для Ахмата этот журнал.

— Снова решил что-нибудь паять? Только не шуми — Нажабат спит. Ты знаешь, я не против твоего увлечения, и все же... я мечтала... точнее сказать, предполагала, что тебя когда-нибудь заинтересует агрономия, да, да, агрономия.

— Сама знаешь, мне не очень-то нравилась ботаника. Да и есть уже в семье один агроном — это ты.

— О! какая у тебя многозначительная улыбка, — заметила Жамилят. — Не нравится моя специальность? Да, я ненастоящий агроном. Бумажный. Выращиваю бумаги в управлении, но...

— И ты довольна? — прервал Ахмат, усаживаясь на стул возле ее постели.

— Откровенно говоря, нет. Но что делать? Так сложились обстоятельства.

— Я все понимаю, мам. У тебя приличная зарплата, а ведь надо кормить, одеть-обуть надо, выучить... Но мне кажется, когда считаешь... не знаю, как сказать... мне кажется, только тогда испытываешь удовлетворение от работы, когда чувствуешь, что приносишь людям реальную пользу.

— О! Ты повторяешь мои слова. Обиделся за сестру? — Жамилят улыбнулась. — Вон вы какие стали! Вижу, друг дружку в обиду не дадите, вам пальца в рот не клади. Кстати, ты сделал уроки? — переменила она разговор. — Завтра покажи дневник.

Ахмат кивнул и взял журнал.

— Только тс-с! — не разбуди сестру. — Жамилят приложила палец к губам.

Сын вышел на цыпочках, а она лежала и думала. Невольно рука вновь потянулась к блокноту и карандашу. Лежа, согнув ноги в коленях, начала писать:

«Ахмат вырос без отца. Когда он был совсем маленьким, то всех знакомых и незнакомых мужчин называл «папой». Мне долго не удавалось отучить его от этого. Плохо, ох как плохо, когда у мальчика безотцовское детство. Сколько сирот! Но у Ахмата есть я и сестра. Надо вести себя с ним как-то по-мужски. Откровеннее надо с ним быть, прямее. Но, как ни старайся, ты все равно женщина, и отца ты ему не заменишь. Ни-ког-да! Не хочет быть агрономом. Понятно, сейчас мальчишки увлекаются ядерной физикой, радиотехникой, электроникой. Время такое. Пусть занимается радиотехникой».