Там, где папа ловил черепах - [30]

— А потом?

— Потом те, кто хотел власти короля, напали на коммунаров. В то время шла война с Германией, во Франции был голод, немцы подошли к Парижу, они-то и пропустили в город контрреволюционные французские войска. А коммунары совсем не ждали нападения с той стороны. Была большая битва. Там есть кладбище Пер-Лашез. Я ходила туда с цветами. Все так делают, когда бывают в Париже. Потому что на том месте было особенно кровопролитное сражение, и, когда королевские войска взяли верх, они расстреляли коммунаров там же, у стены.

— А почему коммунары не победили?

— Они были неопытные. И оружия у них не было. Так вот про маму и папу: шла она, и вдруг началась перестрелка. Она бросилась под арку и не успела — пуля задела плечо. Адская боль, мама выронила корзину, но кричать не смела — на улице могли быть враги, а у нее в корзине патроны. В тот момент шел по улице мой папа. В то время он был уже самостоятельным человеком, он приехал из Грузии в отпуск, побыл в родном Страсбурге, посетил родственников в Париже, а в это время Страсбург заняли немцы, и он не мог туда вернуться. Он, конечно, бросился на помощь девушке и взял ее корзину. «О мон дье! Что там такое тяжелое?» — удивился он. «Это наши утюги», — поторопилась заверить она. «Утюги?.. Сколько же их?» — «Много. Вы окажете мне услугу?» — «Ради бога, приказывайте!» — «За углом этой улицы баррикада. Отнесите туда корзину, отдайте Эрнесту Барта, это мой брат. Вы спросите наборщика Барта!» — «О-ля-ля!» Папа даже присвистнул. Он был прогрессивным человеком, но лезть под пули… «Вы боитесь?» — спросила она. «Мадемуазель, как вы могли подумать?» — «Тогда идите! Я вас тут подожду». И когда он пошел, она крикнула вслед: «Корзину не забудьте принести обратно!»

Он выполнил поручение и повел ее домой. Гремели выстрелы, на улицах Парижа шел бой. Мама и пана прятались в подворотнях — они не сводили друг с друга глаз. Это была любовь с первого взгляда. Наконец добрались до дома, мать промыла и перевязала рапу, а папе не хотелось уходить. С того дня он стал частым гостем в семье Барта. А когда политическая ситуация изменилась и он смог поехать в Страсбург, он попросил родителей благословить его на брак с Мари Барта. Отец не согласился. Но мой папа все равно женился… Девочки, — забеспокоилась тетя Адель, — не говорите Тамаре, что я вам рассказала о бедности Барта. Она обидится на меня.

— Нет, мы не скажем, не бойтесь!

— И никому не говорите, что Барта пил. Это такой позор!

— Да не волнуйтесь, тетя Адель! Разве мы вас выдадим?

Дарья Петровна

Давно шли разговоры о том, что Гжевские не хотят жить в нашем дворе — ищут, с кем бы обменяться квартирой. Мои родные уже и верить перестали в такое счастье, и вдруг пришла к дяде мать Ляльки, попросила домовую книгу: выписываются. В тот же день увезли они свои вещи — в опустевшую квартиру Гжевских въехали новые квартиранты. Дарья Петровна была женщина лет сорока пяти, муж ее Бочия казался гораздо старше. Потом мы узнали, что до революции он владел рудниками в Западной Грузии, а после революции стал фармацевтом. Дарья Петровна работала фельдшерицей в нашей районной поликлинике. Люди прозвали ее Гиж-Даро[40]. Потому что она, по словам соседей, была «с приветом». Но судя по тому, как повели себя эти квартиранты в первый же день, мы, откровенно говоря, подумали, что завихренья в голове у них у обоих.

Затащив в квартиру с помощью грузчиков привезенные на подводе вещи, они вышли во двор. Бочия поставил под миндалевое дерево скамеечку, уселся на нее и, загибая палец за пальцем, начал громко подсчитывать, во что обошлось им это переселение. А Дарья Петровна в это время устраивала под окнами своей галереи кухню.

Установила стол, на столе разместила керосинку и кастрюли, под стол задвинула бак для кипячения белья и тазы, с одной стороны стола были поставлены бидоны для керосина, с другой — табуретка, а на ней ведро с водой, накрытое кружком фанеры. Керосинка была зажжена, скоро в кастрюле забулькало лобио.

Только после всего проделанного Дарья Петровна начала прислушиваться к речам мужа: он бормотал беспрерывно.

— Нет, нет! — запротестовала она, отказываясь отдавать мужу два рубля.

— Плутовка! — проговорил по-русски Бочия. — Я заплатил за перевозку вещей на четыре рубля больше!

— А я свои два рубля дала грузчикам!

— Зачем? — И он ехидно передразнил; — «Ти-ти-ти-ти»! Чего подлизывалась? Что они, те курды, и так не погрузили бы твою дерьмовую мебель? Отдавай сейчас же мои два рубля или иди на базар и купи на два рубля лобио.

— Ну хорошо, дорогой, но нервничай, я потом…

— Нет! Иди сейчас же! Потом я забуду, а ты обманешь.

— Хорошо, хорошо, бегу! — И, прихватив со стола сумку, Дарья Петровна, похохатывая, побежала со двора.

Проводив жену презрительным взглядом, Бочия сразу умолк. Сидел, думал, изредка помахивая кистями свешенных с колен рук, будто отгоняя мух, без интереса к окружающему, словно все здесь давно знакомо и осточертело, словно он родился, вырос и состарился в этом захолустном дворике.

Мы глядели с балкона и не знали, что думать.

— Странные люди, — проговорил наконец дядя.