Там, где папа ловил черепах - [24]

— Что он еще сказал, припомни, Адель, это очень важно.

Тетя Адель, уже серьезно, снова повторила разговор с Гжевским. И еще она вспомнила, как он сказал: «Не пройдет и суток».

— А дальше? — потребовала мама.

— Он только это сказал: «Не пройдет и суток».

Пришел дядя Эмиль. Посовещавшись, решили послать и совхоз Колю, пусть предупредит отца. Коля отправился на вокзал, мама легла. Тетя Тамара, не дожидаясь просьбы, накапала для нее в стакан валерьянки. В наступившей тишине звонко тикали на стене ходики. Хотелось расспросить о красном петухе, но, глядя на бледный профиль мамы, я не решалась нарушить ее дремоту. Почему поджог называют красным петухом? Мама преподает историю, и она однажды рассказывала, как в древности во время войн поджигали солому, привязанную к лапкам голубей, и посылали эти живые факелы на деревянные стены крепостей противника. Но разве петухи могут летать так, как голуби? Нет, не могут. И зачем поджигать что-то у папы в совхозе? Это же не его собственный совхоз.

А мама все лежала и молчала. В проем двери виден был дядя. Он сидел чуть сгорбившись перед своими выдвинутыми ящиками и перекладывал вещи из одного ящика в другой. Раньше я думала, что в ящиках лекарства. Но там был склад всяких вещиц, и в минуты волнений или тоски дядя начинал копаться среди этого старья.

Мама села на кровати, взяла со стола шитье. По лицу ее было видно — о шитье она совсем не думает. За окнами сгущались сумерки, и от этого становилось еще страшнее и тоскливее.

Коля вернулся поздно вечером.

— Ну, что там? Скорее говори!

— Ночью был пожар в совхозе! Люди не пострадали, сгорели новые птичники. Один дотла. Отец там сейчас чуть не плачет — сколько кур породистых погибло!

— Сам-то он как?

— Он ничего. Приезжал сегодня утром в управление, к замполиту, сейчас опять в совхозе. А поджигателя арестовали.

— Да?.. Кто же это?

— Совхозский рабочий. Подкуплен был. Кем, пока не выяснили.

Подробности пожара мы узнали позже.

Накануне вечером с гор подул холодный, порывистый ветер. Повариха столовой сказала: «Если, не дай бог, пожар случится, сгорим все и не ойкнем». Столовая находилась в бывшем помещичьем доме, там же был склад продуктов, и мой отец, зная усердие и совестливость поварихи, выделил в доме комнату для ее семьи. Повариха с мужем, конюхом совхоза, ревностно охраняла склад. Они и собачонку завели, и ночью вставали поглядеть лишний раз, все ли в порядке. Так что за этот участок отец был более или менее спокоен. Сторож совхоза тоже не смыкал глаз по ночам, но он не мог быть и около машинной станции, где стояла «техника» совхоза, и за бугром, где были птичники. А ночи в Мухатгверды темные, как и повсюду на юге.

Отец в тот вечер лег поздно. Он всегда ложился позже всех, лишь после того, как убеждался своими глазами, что все в порядке, все сделано и готово к приему завтрашнего дня.

Заснул мгновенно. Среди ночи проснулся, как от толчка, и, еще не успев открыть глаз, увидел сквозь веки красное. Вскочил. Окно было заполнено полыхающим оранжевым светом. Что-то большое горело за бугром. Сразу понял — птичники. Выскочил на крыльцо, выстрелил из револьвера три раза, — так было условлено с начальником охраны ЗаГЭСа, — и бросился к набату. Ударил, заколотил куском железа в подвешенный к балкону рельс. Все рабочие высыпали из дома и из бараков. А в совхозе всего один колодец. Что делать? Стали цепочкой от колодца к птичникам, пошли ведра с водой по цепочке, но разве этого хватит? Отец с другими рабочими бросился породистых кур из птичников выносить. Одежда на людях горела, огонь сбивали руками. На отце загорелась рубаха, он скинул ее, его окатили ведром воды, и опять он — в курятник, ведь какие куры! Из ЗаГЭСа прискакали солдаты, с ними начальник. Рванул коня в сторону дома Назарбекова, а того и след простыл. «Родственники» Назарбекова сказали, что он три дня назад в Тифлис уехал. Это была неправда. Назарбекова видели в Мухатгверды накануне. Значит: или пожар дело его рук, или он, боясь обвинений, решил убраться в этот момент подальше.

Воды не хватало. Кто-то догадался пламя землей забрасывать. Очень помогли солдаты. Как взялись за лопаты — оба птичника землей забросали. А с железной дороги чуть раньше увидел пожар машинист паровоза и на предельной скорости — в Тифлис. Оттуда сразу выехала пожарная команда. И из Мцхета приехала такая же. Но еще до того рабочие и солдаты погасили огонь. И ветер, к счастью, повернул в другую сторону, а то бы сгорели и коровники, из которых еще в самом начале пожара выгнали коров. Инспектор хотел было акт о пожаре составлять, но отец мой потребовал, чтобы сразу, по горячим следам, провели допрос.

Заходили в контору поодиночке. Повариха была тут же — обмазывала обожженных постным маслом. Сгоряча отмахивались, злы были, боли от злости не чувствовали. Ведь совхоз руками рабочих поднят, и вмиг какая-то гадина…

Один комсомолец сказал, что видел, как новый рабочий, шестнадцатилетний паренек, ночью во двор выходил и вернулся бегом. Тотчас же вспыхнул пожар. Стали искать паренька, не нашли, побежали к дороге, а он там, в кустах. Привели в контору, признался сразу: «Приезжал дяденька, темно было, не разглядел его, он дал пять рублей и еще обещал дать, только, говорит, подожги птичники».