Там, где оживают пески - [6]

— Откуда ты знаешь, бабушка, что я наемник? — он почтительно склонил перед ней голову, но тут же поднял глаза и удивленно посмотрел на нее.

— Я стара, сынок, но все еще прекрасно слышу и неплохо вижу… — рассмеялась старуха, словно сухая чечевица посыпалась на пол из мешка. — На твоем теле есть шрамы, оставленные мечами, а ты сам только что рассказывал Тии о себе. Только что-то ты совсем отощал. На, вот, подкрепись, а то и меч в руке не удержишь. — она протянула Змеелову свежеиспеченную в тандыре лепешку. Потом посмотрела на Тию:

— Ну-ка, егоза, сбегай на двор, да проверь хлеб в печи. Не ровен час, подгорит — та не заставила себя упрашивать и выпорхнула из лачуги, будто птичка-королек. Змеелов посмотрел вслед убегающей девчонке, а затем перевел взгляд на старуху. Та подождала еще немного, и, убедившись, что Тия их не слышит, заговорила:

— Я не буду спрашивать, что ты натворил, но сейчас тебя повсюду ищут в Ферузе. Не сунулись пока только в Глотку Дэва. Но и это лишь вопрос времени. Так что думай, что будешь делать дальше, Змеелов, долго тебе здесь оставаться нельзя. Мы тебя спасли, а теперь и ты спаси нас — не наведи беды на нас с Тией, уходи, как только сможешь… — строго нахмурившись, проговорила она.

— Я уйду через два дня, на рассвете, бабушка. Мой караван отправляется в Хибу, что далеко отсюда, и тогда я исчезну. А до того — позволь мне остаться здесь — попросил он. — Я буду очень осторожен, обещаю.

— Великая Мать, огради от напасти! — устало вздохнула старуха. — Ладно, Змеелов, оставайся. Но всего два дня!

— Спасибо тебе, бабушка — горячо поблагодарил ее наемник.

— Бабушка, лепешки готовы! — в лачугу, смешно пританцовывая и перекидывая горячий хлеб из одной руки в другую, вбежала Тия, и разговор прервался.

— Молодец, дочка. А теперь, возьми-ка, вскипяти воду, засыпь в нее чечевицы и свари похлебки, а то я что-то притомилась… — вздохнула она и села на циновку, рядом с постелью Змеелова. Тия послушно подхватила бадью и отправилась, что-то насвистывая себе под нос, за водой к роднику. Следом за ней увязалась Мушил, до того мирно дремавшая в углу.

— Бабушка, а скажи мне, как эта девочка попала к тебе? — задумчиво спросил Змеелов.

— Однажды ночью, немного после Битвы у Стен, на пороге моей лачуги раздался мышиный писк. Я очень удивилась, выглянула наружу и нашла корзину с подкидышем. Им оказалась девочка с удивительного цвета глазами. Я назвала ее Тия, что на моем родном наречии означает «море»…

— Воистину, море! — рассмеялся Змеелов. Я знаю ее только час, а она уже десять раз успела поменять свое настроение.

— Да, Тия переменчива как пески Великой Пустыни — улыбнулась бабушка Нур. — Но сердечко у нее очень доброе. Ты не смотри, что она грубовата бывает, это все оттого, что приходится ей в трущобах жить, среди воров и нищих. А будь у нее другая жизнь…

— Другая жизнь… — как-то невесело усмехнулся Змеелов. — Да будь у каждого из нас другая жизнь, мы бы не были теми, кто есть. Вот ты, бабушка, как очутилась в этих трущобах?

— Я живу здесь давным-давно, наемник. — вздохнула старуха. — Так давно, что уж и о счета сбилась, сколько лет… Мой отец был торговцем с южных берегов Срединного моря. Родилась я в Сибе, может, слыхал такой город? — испытующе посмотрела она в его сторону, будто ожидая весточки с далекой родины.

— Кто ж из наемников не слышал о Сибе? Этот порт частенько нанимает нашего брата для охраны грузов на судах. — кивнул Змеелов.

— Пока удача была на его стороне, мы жили богато. Но в один проклятый Великой Матерью день, мой отец решил перевести всю семью в Феруз, поближе к караванным путям, и с тех пор посыпались на него несчастья одно за другим: сначала пропал в пути караван, с его товарами, потом обманул нас нечистый на руку купец, что должен был продать отцу лавку в Ферузе. Взял за нее втрое больше против того, о чем они сговаривались в Сибе, а вскоре та лавка сгорела. Отец мой, что еле-еле наскреб денег для ее покупки, оказался кругом в долгах. За хороший дом, за товары, которые уже негде было продавать. Так что немного времени прошло, как оказались мы на улице. Отец такого позора не пережил и умер, а мать и брат ушли вслед за ним два года спустя, во время морового поветрия. Мы тогда уже здесь оказались, в Глотке Дэва… — горькая складка залегла у бабушки Нур на лбу, а глубокие морщины на лице обозначились еще резче.

Змеелов смотрел на бабушку Нур и думал, что она чего-то недоговаривает. Не могла дочь простого купца, пусть и богатого так разбираться в травах, чтобы поставить его на ноги за пару недель. Но выпытывать не стал. Спросил только:

— Ты, бабушка, стало быть, и читать умеешь, раз отец твой богат был?

— Умею, наемник. А почему ты спрашиваешь? — подозрительно покосилась она.

— Ну, научила бы Тию всему, что сама знаешь. Глядишь, и выбилась бы она из трущоб… — нашелся он.

— Из трущоб выбиться очень сложно — махнула рукой старуха и поправила белую дупатту на голове. Да и не способная она ко всему, что я знаю, а просто научиться читать недостаточно, чтобы уйти отсюда. Глотка Дэва-место гиблое. Раз попавший сюда уже просто так не уйдет.