Там, где ночуют звезды - [27]

Слышу, как в мозгу бьётся мысль: почему они так похожи? Ведь у каждой пылинки, у каждого атома своё лицо. А может, вокруг меня поставили зеркала, как будто ко мне пришёл парикмахер?

Хочу закричать. Но мало ли чего я хочу. Мой язык — мокрый камень. Обезьяна тоже хотела закричать, но только всхлипывала, как дефективный ребёнок.

Уильямы приближаются к клетке. Ко мне. Одновременно поднимают молотки и бьют меня по голове. При ударе пепел падает с сигар. Я чувствую, как в меня макают щепотки риса. Сейчас Уильямы сожрут мою душу.

— Беги, — прошу я свою душу, — скорее!

— Куда? — стучит она зубами со страху. — Куда мне бежать, если я хочу остаться в теле?

— Уходи в пятки. Оттуда они тебя не достанут.

Когда я проснулся, будто воскрес из мёртвых, было уже далеко за полдень. Клетка снова превратилась в кровать. У меня на лбу сидел комар и долбил кожу молоточком. И, кроме него, ещё целая туча комаров с шёлковой жестокостью играла надо мной на скрипках. Комната была полна воздушного голубоватого пепла.

— Благословен Ты, Создатель, за то, что отделяешь сон от яви, — возблагодарил я Всевышнего.

И та же сила, что внезапно оторвала меня от самолёта и потянула в чужой город, — повлекла меня обратно в аэропорт.

6

«Даже если до самолёта целые сутки — наберусь терпения и буду сидеть в аэропорту», — говорил я себе по дороге. Но судьба мне подыграла. Или не судьба — а тот, кто спланировал всю эту авантюру: я приехал в аэропорт в то же время, что вчера. И, как вчера, опускается самолёт и через полчаса орлом взмывает в безводный океан и летит туда, где я должен приземлиться, где друзья уже устали волноваться и ждать.

Что со мной? Почему я сбежал? Зачем обидел Уильяма и не пошёл на банкет в мою честь? Кто управляет этим спектаклем?

Я почувствовал, что в горле стоят слёзы, и проглотил их. Стало легче. Увидела ли слеза то, чего не увидели глаза? Да, она отчётливо показала мне причину моего бегства. Позвонить Уильяму, всё рассказать, извиниться? Но я не смогу объяснить по телефону своего странного поступка. И я решил: напишу письмо.

И, поскольку я никогда никому не писал таких писем, я помню каждое слово. Иногда так же запоминается чьё-нибудь лицо. И я привожу это письмо для читателя, чтобы он тоже помнил его — пока не забудет:

«Весьма загадочный мистер Уильям Бук,

пишу вам, сидя в аэропорту. Скоро я улечу, убегу по воздуху, если можно так выразиться.

Ни вы, ни я не виноваты, что я не явился на банкет (Зузупа Кандали, наверно, тоже там был?) и поставил вас в глупое положение перед губернатором и всей вашей расчудесной элитой.

Позвольте в двух словах объяснить причину такой неблагодарности.

Когда мы сидели в ресторане и министр культуры разбил молотком обезьяний череп, я как раз посмотрел на ваше лицо. Знаете ли вы, что в тот момент вы улыбнулись, чтобы показать клыки? И по вашей улыбке я понял, что именно вы, и никто другой, мой истинный убийца.

Не беспокойтесь. Вы не повесили меня и не расстреляли. Наоборот, вы были со мной чрезвычайно добры и выказывали настоящую дружбу. Без вас меня постигла бы здесь та же участь, что и обезьяну. Но если бы мы встретились в Освенциме — вы, конечно, читали об этом уголке современного мира — то вы, несомненно, стали бы моим палачом. Интуиция меня не обманывает.

Знаю, вы ни в чём не виноваты. В Освенциме вы никогда не были, и мы там не встречались. Не сомневаюсь, вы станете премьер-министром и, если парни из джунглей вас не прикончат, проживёте много лет в почёте и уважении, а потом вам устроят пышные похороны и поставят гранитный памятник. Но и тогда вы не перестанете быть моим убийцей. Вот почему я был вынужден как можно скорее бежать от вас, мой уважаемый палач.

Прощайте. Больше не увидимся!»

1970

Двойняшка

1

Эта история произошла в кафе «Аладдин», на высоком, крутом берегу в Старом Яффо. В кафе с очень ярким, цвета синьки, куполом, со старомодными витражами на узких сводчатых окнах, с закопанными, а потом раскопанными мраморными ступенями, которые принадлежали другому времени и другому зданию, а теперь на пару этажей углубляются в гору и приводят на застеклённую террасу, врезанную в её склон.

Иногда я позволяю себе спрятаться там от письменного стола, от работы, людей и духов. Но только днём, когда в кафе почти пусто и никто не мешает мне вплетать плач моря в моё молчание.

Отсюда, с этого берега, пророк Иона бежал в Фарсис…

2

Сегодня я опять сижу в «Аладдине». День, как назло, невыносимо душный. Ветерок — слабенький, без мускулов. Плывёт на спинах низких, раздробленных волн, и небесный простор над морем в цвет перламутра.

В такую погоду выводится саранча.

Мне в голову приходит мысль и мгновенно оборачивается видением: волны передо мной — не волны. Это внуки того кита, который проглотил Иону.

И пока я беседую с милыми внучатами, терраса стремительно превращается в стеклянного кита. Зловещая темнота опускается над морем и разрезает его сверкающим алмазом. И вот уже по волнистому полю битвы галопом скачет дождь, и матовый молочный свет полудня погас, как свечи в канделябре наверху и в другом канделябре — внизу.

Всё произошло так быстро, что белые чайки, не успев дописать свои письмена, попали в клетку дождевых струй.