Там, где ночуют звезды - [25]

Уже глубокая ночь. Красный автомобильчик плывёт за «кадиллаком», как дрессированный тюлень. Стрелки на моих часах показывают несуществующее время.

Пробегают рикши. Голые, худые люди-лошади с перьями в волосах несутся галопом, звякая колокольчиками на шее. Пытаются изобразить настоящих лошадей, чтобы угодить обнимающимся парочкам в повозках. На верхних этажах небоскрёбов загораются синие и красные драконы. Яркие огни реклам за стёклами машины дразнят и завлекают, мельтешат, как микробы под мощным микроскопом.

«Кадиллак» останавливается. Мы выходим и попадаем на аллею под вишнями. Она спускается вниз. Уильям срывает веточку, сначала подносит мне, потом сам доедает оставшиеся ягоды.

В конце аллеи открывается низкая дверь. Приходится наклонить голову, чтобы войти. Свет внутри — как в шторм на закате.

Две фарфоровые девушки в розовых шёлковых одеяниях, помахивая ресницами, как бабочки крыльями, подбежали к нам с медными тазами в руках, опустились на колени, стащили с нас ботинки и носки, омыли нам ноги, вытерли полотенцами и обули нас в ярко-красные туфли. Это было так неожиданно, что секунду я не сомневался: у меня украли ноги и приделали вместо них новые. Но Уильям меня успокоил:

— Здесь так принято. В Европе перед едой моют руки, а на Востоке — ноги. Я неспроста выбрал для вас этот ресторан. Экзотика экзотикой, но тут и кормят отменно. Всякой дрянью желудок можно и в Париже или Лондоне набить.

Сразу было видно, что Уильям Бук здесь частый гость. Ему кланялись. Перед ним расступались. Он еле успевал отвечать на искусственные фарфоровые улыбки посетителей и официантов.

— Знаете, почему они все улыбаются? — Уильям Бук таинственно взглянул на меня, когда метрдотель, похожий на китайского Наполеона, проводил нас к столику. — Каждый хочет показать, что у него есть клыки.

И сам продемонстрировал, для чего нужна широкая улыбка.

3

Уильям Бук вставил в левый глаз монокль, пробежал взглядом меню и со знанием дела заявил:

— Начнём с кобры. Изысканное, пикантное блюдо. Великое произведение способен создать только великий художник. Я имею в виду, что кулинарное искусство играет тут важнейшую роль. Кобру готовят вместе с ядом. При варке он нейтрализуется. Его смертоноснее лезвие не убивает, но ласкает, как девичий язычок. А запивать лучше всего вином из колибри. Кстати, вот и оно.

Пока Уильям нахваливал экзотическое яство, я придумал отговорку: к сожалению, у меня болит живот и лучше бы мне удовольствоваться… Ну, скажем, тарелкой рисовой каши и стаканом кислого молока.

Но оказалось, Уильям умеет распознавать любую ложь и отговорки ещё до того, как их высказали. Он не дал мне и рта раскрыть:

— Между прочим, это блюдо — отличное средство от несварения. Да, мой друг, как в голове становится легко и приятно от удачной свежей мысли, так и в желудке становится приятно от кусочка хорошо приготовленной кобры.

Он щёлкает пальцами, будто кастаньетами, и я слышу, как мой друг что-то шепчет метрдотелю, похожему на китайского Наполеона:

— Чу-чу-чу…

Мои часы по-прежнему показывают несуществующее время. Может, оно и существует, но не для меня.

Повар с белым сапогом на голове приносит вазу зелёного тибетского стекла. В ней лежат сплетённые в клубок кобры. Словно витрина оптики, но очки живые, они шевелятся вместе с крапчатыми, склизкими лицами. Из-под зигзагообразных очков сверкают глаза.

Уильям указал сигарой, какие змеи ему приглянулись, и повар тотчас ухватил их длинными серебряными щипцами.

Свет в зале меркнет, солнце догорает, как фитиль. На маленькой сцене вспыхнули огни. Карлик поднял занавес.

На сцене — фиолетовый аквариум. На дне аквариума раскрывается раковина, из неё выплывает жемчужина и превращается в обнажённую танцовщицу с флейтой. Девушка легко выбирается из аквариума и танцует между столиков. Её живот колышется под звуки флейты.

Когда танцовщица снова нырнула в аквариум, обернулась жемчужиной и скрылась в раковине, змеи уже лежали на наших тарелках. Побывав в аду, кобры приобрели цвет красного перца. Но их очки, теперь без стёкол, по-прежнему темнели вокруг глазных впадин, как татуировка.

Уильям наслаждался едой, смаковал, запивая каждый кусочек глотком вина. А я из уважения притворялся, что ем и получаю удовольствие, но на самом деле только шевелил губами, как ангел из Пятикнижия…

Снова зажглись огни, карлик опять поднял занавес.

Чтобы возбудить у посетителей аппетит, на сцену выходят сиамские близнецы, две сестры в одном платье. Одинаковые личики, сросшиеся, как положенная набок восьмёрка. Девушки поют, завывая наподобие электронной музыки. Довольные едоки ржут, как лошади.

У меня запершило в горле.

— Они обе замужем, — нарушил мои размышления Уильям. — Я был у них на свадьбе. Говорят, они изменяют. Причём каждая изменяет мужу с мужем своей сестры. Те тоже сросшиеся. Бог знает, какой трагедией это может кончиться.

— Они могли бы развестись и выйти за своих любовников, — заметил я.

— Все великие люди мыслят одинаково. Я давал им точно такой же совет. Но сестрички и слушать не хотят. Говорят, мы ничего не выиграем. Только потеряем: и мужей, и любовников.