Там, где ночуют звезды - [14]

Вдруг занавеска отодвигается. Напротив моих губ — губы Гликеле. Между нами только тонкое стекло. Мгновение, и оно исчезает. Моя левая рука забывает, что она сломана, и вместе с Гликеле помогает правой руке перелезть через подоконник.

На стуле возле кровати висит сарафан, голубой в красную крапинку, будто ягодами усыпан, срывай да ешь. А на Гликеле ночная рубашка, мерцает, словно бриллиантовая волна, в которой Гликеле выпрыгивает на берег. Придя в себя, я беру её за руку и спрашиваю:

— Как ты узнала, что я караулю под окном?

— Я же не глухая, услышала, как твоё сердце бьётся, — отвечает она.

И правда, я тоже сразу услышал, как стучат наши сердца, будто двое часов на противоположных стенах. Часы эти цепью связаны друг с другом, и когда одни говорят «тик», другие согласно отвечают «так». И вот одни останавливаются, наверно, мои, и я слышу только её часы. Они уже не тикают, но погружаются в тишину, предвещающую слёзы.

Мне приходит в голову, что какое-то несчастье с бабой Цвёклой. Но только я собираюсь спросить, как из-за тонкой перегородки раздаётся её голос. Она говорит во сне, рассказывает кому-то, как лес, куда она в детстве ходила за земляникой, превратился в Вилию.

Я всё ещё не выпускаю пальчиков Гликеле, они так и не согрелись. И лишь теперь замечаю, что пол посыпан свежими опилками. Кажется: в комнате выпал снег, вот почему пальцы Гликеле такие холодные. Но что это разбросано по полу? Бумажки, разорванные злотые. Деньги на снегу. Какой богач их тут потерял? И, самое странное, они порваны на такие мелкие клочки, что не поймёшь, где там орлы, где человеческие лица.

Она вырывает у меня руку и забивается в угол кровати:

— Не надо мне его подачек. Пусть хоть миллионы присылает, так же с ними поступлю. Думаешь, он в Ворняны на заработки поехал? Как бы не так! Жениться он поехал, вот что! Бельё стирать пойду или детей нянчить, сама буду свой хлеб зарабатывать. Это не игрушки, мама одна! Пусть только попробует другую привести, я её свежим веником выгоню…

Тут её слова прервались громкими всхлипами. В конце концов мне всё-таки удаётся нарисовать полную картину. Под подушкой у бабы Цвёклы Гликеле нашла письмо от отца. Он писал, что ему крупно повезло. Он обручился с женщиной из очень древнего, знатного рода, не то что он сам. Даст Бог, он, то есть реб Эля, на Швуэс[12] привезёт домой молодую жену.

7

Скоро Лаг-Боймер[13] так что до праздника Швуэс нам хватит времени подготовиться к сражению. Пусть моя сломанная рука отсохнет, если я допущу, чтобы моя Гликеле стирала бельё или нянчила чужих детей. Пока ещё мир не перевернулся. Она у меня голодать не будет. Для начала дам ей как бы в долг своё богатство: пять долларов, которые мне прислал из Америки богатый дядя. Потом продам часы, которые мне подарили на бар мицву[14] (маме скажу, что потерял), а деньги отдам Гликеле, ей этого на полгода хватит; ну а потом пойду работать и заработок тоже буду ей отдавать, надо же помогать сироте. Придётся бросить школу, но учителя мне всё равно до чёртиков надоели. Учитель древнееврейского, прости Господи, болван и мямля, двух слов связать не может. Одно скажет и замолчит, пока до второго дойдёт, выспаться можно; учитель арифметики вечно злой и грязный, маленького роста, ученики его Карликом зовут; а учителя польского языка, он из Галиции, прозвали Оглоблей, никто и не помнит его настоящего имени. Жаль только расставаться с учителем в синих очках. Его я действительно люблю. Единственный учитель, который не глупее учеников. Особенно меня восхищает, что он знает названия всех звёзд.

Я без колебаний встал на сторону Гликеле, и моё сочувствие залечило её раны. В глазах снова веет розоватым цветом птичьего молока, а на носу проглянули веснушки — одной больше, чем в прошлом году.

Да, жизнь не стоит на месте, и судьба опять повернулась ко мне лицом: Гликеле опять стала Гликеле и очень обрадовалась, когда я предложил на весь Лаг-Боймер отправиться за город. А тут как раз к ней приехала в гости дальняя родственница из Гайдуцишка, аптекарша, и привезла с собой запахи валерьянки, ромашки и ещё чего-то, чем пахнет от зубного врача. Правда, услышав, что реб Эля в Ворнянах, аптекарша недовольно поморщилась. Но всё-таки она останется на Лаг-Боймер, а уж потом решит, что делать дальше. Так что есть кому поухаживать за бабой Цвёклой, и мы свободны, как ветер. И моя левая рука уже срослась. Гипс сняли, конец моим мукам.

Я спрашиваю Гликеле:

— Куда ты хочешь, в Закретский лес, на Зелёное озеро или в Верки?

Гликеле задумалась, на мордашке пролегла морщинка, которой я никогда раньше не замечал: от светлого пушка у волос над высоким лбом до веснушек на носу:

— В Закретском лесу ворон очень много, Зелёное озеро ещё не отцвело, там купаться нельзя. Так что давай в Верки. Там лес молодой, густой, нагретой смолой пахнет.

— Хорошо, Гликеле, я тоже так думаю. Захватим нож твоего отца, я там две палки вырежу, тебе и себе.

Гликеле так рада завтрашней прогулке, что даже не спрашивает, почему палки надо выстругивать не любым ножом, а именно тем, которым резали скот.

8

У костра на берегу Вилии ребята с моей улицы встречают Лаг-Боймер. Это не простой костёр, его огонь не гаснет в воде. Его огонь порождает в реке золотых рыбок.