Там, где была тишина - [51]

— Так точно, — ответил Солдатенков.

— Дальше снова гладенько до двухсотого. Опять труба?

— Труба, Федор Николаевич, — откликнулся Макаров.

— Ой, вылетим мы в трубу с твоими трубами, — пошутил Ткачев, и все повеселели. — Дальше от трехсотого серпантинки — одна, вторая третья. Ну, это чепуха. И здесь последнее препятствие: небольшая насыпь и подпорная стенка. — Он в упор посмотрел на Макарова. — Сколько ты просишь?

Макаров задумался. Сметная стоимость дороги по старому варианту была равна трем миллионам. Федоров истратил двести тысяч, он — около ста.

— Дайте еще сто тысяч, и дорога будет готова.

— Любую половину, — сощурился Ткачев.

Макаров в изумлении уставился на него.

— Что это значит?

— Это значит, любую половину из ста. Или первые пятьдесят, или последние пятьдесят. Понял?

Лицо Ткачева было серьезно. Он не шутил.

— Хорошо, — поспешил согласиться Макаров.

— Не совсем, — уклонился Ткачев. — Окончательно решим завтра. На бумаге одно, а на местности другое. Я утром поеду по трассе, и тогда решим. Вот так. Меня за эти пятьдесят тысяч тоже по головке не погладят. Это я ведь беру на себя, на свой риск.

Лицо Макарова вытянулось. Он растерянно взглянул на Солдатенкова. Тот незаметно подмигнул ему.

…Макарова утомил напряженный разговор. Он опустил голову на подушку и вскоре уснул.

Когда он проснулся, было уже утро.

«Проспал, проспал, — мучительно терзала его одна и та же мысль. — Ткачев поедет по трассе и увидит, что я солгал. Что же делать? Что? Эх, будь, что будет. Скажу ему тогда всю правду. А может, и обойдется еще…»

Он потянулся было к бутылке с молоком, стоявшей перед ним, но сейчас же отдернул руку.

— Кто там есть? — негромко позвал он, услышав какой-то шелест за перегородкой.

— Это я, Виктор Александрович, — отозвался Буженинов. — Что вы хотели?

— Вот это молоко, — просительно заговорил Макаров, глядя на заспанное лицо счетовода, — хорошо бы Ченцовой отнести, для Павлуши. Как вы на это смотрите, товарищ Буженинов?

Бухгалтер удивился.

— Да ведь Ченцов уехал.

— Как уехал?

— Уехал со своей бригадой. Почти все рассчитались и уехали. Осталась, как бы знаете, бригада Солдатенкова, да вот еще заявление на ваше имя.

Макаров взял из рук Буженинова небольшой листок бумаги и прочел:

«Начальнику «Дорстроя». Мы, нижеподписавшиеся, рядовые бойцы первой пятилетки, объявляем себя мобилизованными до конца постройки дороги. Мы, люди разных национальностей, объединились в интернациональную бригаду имени Коминтерна. Просим направить нас на самый трудный участок. Подписи: Курбандурды — бригадир, Гельдыев — землекоп, Гао Мин — землекоп, Хатин — землекоп, Хатибулин — землекоп, Ярославцев — землекоп, Приходько — землекоп».

Макаров читает, строчки расползаются у него перед глазами.

— Где они? — спрашивает он, отворачивая голову.

— Все на дороге, — отвечает Буженинов. — А во дворе вас ждет товарищ Ткачев. Приказал не будить. Подождать, пока не проснетесь сами.

…Машина мчится по такиру, рядом с насыпью. Такир, когда сухо, идеальная дорога, и шофер летит с ветерком. Но вот и предгорья.

Машина едет по новой трассе. Дорога расчищена от камней и спланирована. Это то, что Макаров назвал проездом.

Второй, третий четвертый километр. Сейчас за поворотом будет завал.

Шофер старательно крутит баранку, машина плавно разворачивается и выезжает на пятидесятый пикет.

Сердце у Макарова замирает. И вдруг он широко открывает глаза.

Завала нет! Дорога расчищена!

Машина останавливается. Макаров спрыгивает на дорогу и осматривается.

Нет, это действительно так. На протяжении ста метров, всего пикета, дорога расчищена, освобождена от камней. «А может быть, завала-то и не было?» — мелькает у него мысль. Но он замечает, что проезд стал значительно уже и что завал теперь разобран не так тщательно, как тогда, в первый раз.

Наконец он замечает своих людей. Они сидят внизу на камнях, неподвижные, согнув плечи и опустив головы.

Макаров сбегает вниз по каменной осыпи, подбегает к Солдатенкову, сидящему на камне в темной от пота рваной рубахе, что-то хочет спросить у него, но молчит.

Молчит и Солдатенков. Просто он не может говорить. Грудь его тяжело подымается, лицо сведено болезненной судорогой.

Макаров прижимает его к себе и хрипло говорит:

— Спасибо, друг!

Взгляд его останавливается на Нине. И она здесь? А кто же сидит рядом с ней? Это Маруся. Милые, славные девчата, нет вам цены, дорогие…

Раздается сиплый гудок машины. Ткачев торопится. Подойдя к машине, Макаров замечает пристальный, внимательный взгляд начальника. Неужели догадался?

— Поехали дальше, — говорит Ткачев. — Придется отвалить тебе пятьдесят тысяч, душегубец!

Машина, пройдя всю трассу, останавливается у буровой вышки на первом участке серного месторождения.

Мирченко приветливо машет рукой. Макаров здоровается с ним, представляет его Ткачеву.

— А мы уже знакомы, — смеется геолог, — в Каракумах встречались.

— Только ли в Каракумах?

— И на Гаудане, и в Кара-Кала, В общем, старые знакомые.

— Что хорошего? — спрашивает Ткачев.

Геолог держит в руках очередной керн, добытый из глубины.

— Вот прошли красноцветную неокамскую толщу, — докладывает он. — Пошла сера. Это титон. А там ниже, за лузитанским ярусом, может быть и уголек. Хорошо?