Там, где бежит Сукпай - [42]

Я все время поглядывал на него сбоку, пока шло собрание. Он сидел на толстой валежине, расставив колени. На одном колене держал фуражку. С высокого лба дыбились кверху густые темные волосы. В них еще не было седины, хотя лицо у Жаркова было уже немолодое. Плотно сжав красивые, полные губы, Иван Васильевич молча смотрел на огонь. Я заметил, что он не курит. Когда Василий Оненка, наклонившись к нему, шептал что-то на ухо. Жарков чуть-чуть кивал головой. Острый взгляд его черных глаз останавливался на лицах охотников. Я ждал, что он заговорит густым, сильным басом. И вдруг слышу мягкий, спокойный голос.

Это было первое заседание туземного совета. Обсуждался один вопрос: как надо жить по-новому? История его была такова: в марте Жарков шел по Хору. Остановился около устья Катэна, где стояли юрты охотников из рода Кялундзюга. Жарков решил заночевать там. Дзолодо пригласил его к себе в юрту. До позднего вечера Иван Васильевич беседовал с хозяином. Ночью вышел за дровами и прислушался: какие-то страшные звуки доносились из лесу, Кто-то плакал, кричал, звал на помощь. Так ему показалось. Он вошел в юрту с охапкой валежника и спросил Дзолодо:

— Кто бы это мог кричать там, в лесу?

Дзолодо сказал ему, что это в родильном шалаше плачет женщина. Утром Иван Васильевич отправился в лес и наткнулся на этот шалаш. За ночь нападало много снегу. Жарков кое-как добрался до шалаша. Входное отверстие туда было закрыто тряпками. Сквозь прутья и корье в щели просачивался дым. Он заглянул туда и испугался: под грязными лохмотьями, на кабаньих шкурах, полулежа сидела женщина. Молодое, искаженное муками лицо ее было обращено к огню. Из-под платка выбивались растрепанные волосы. Она тянулась к дровам и подкладывала их в костер. Жарков не сказал ей ни слова. Но, вернувшись в юрту, спросил Дзолодо: кто эта женщина, чья жена?

— Это вторая жена шамана. Молодая жена.

— Покажи мне, где его юрта, — попросил Жарков.

И вот он пришел в юрту шамана. Он сказал, что до тех пор не уйдет отсюда, пока хозяин не приведет несчастную под этот кров. Иван Васильевич стал объяснять, что роженицу опасно оставлять в таком состоянии на холоде, без всякой помощи, что советские законы запрещают так поступать.

Шаман согласился. Женщину привели в юрту. Но тотчас же все ушли оттуда, и три недели она оставалась одна. Тем временем Жарков пришел на Кафэн, разыскал Сесили и стал с ним беседовать. Он сказал:

— Так делать не годится. Советская власть заботится о здоровье каждого человека. Почему шаман выгнал свою жену из юрты, когда она должна была рожать?

— У нас по закону так полагается, — вздохнул Сесили.

— Теперь таких законов нет. Вы знаете, что в Хабаровске еще несколько лет назад собирались представители всех народностей на съезд. Вот жаль, что не было вас там. Далеко вы кочевали. На этом съезде было решено отменить старые обычаи. Нельзя выселять рожениц из юрты. Нельзя хоронить младенцев на деревьях. Это запрещает Советская власть. Вам нужно собрать всех охотников и рассказать им о новых законах.

— Трудно сейчас собрать всех. Подождем до весны, когда вскроются реки, — сказал Сесили.

И вот пришла весна. Вскрылись реки. Охотники собрались в Джанго. Сесили открыл заседание. Слово предоставили Жаркову. Он рассказал обо всем этом, зачитал постановление Первого туземного съезда и снова опустился на валежину, ожидая, что скажут охотники.

— Как так русское начальство задумало лесные законы ломать? — развел руками Иванса. — Не понимаю. Наши деды все родились в шалашах, отцы и мы тоже. Всегда так было. Когда мать уходила «на промысел», никто не мешал. Все было хорошо. Теперь Советская власть запрещает.

— Что же в этом хорошего? — спокойно заметил Дзолодо. Он еще не забыл, как умерла его жена под стук шаманского бубна. А я думал о своей матери. Разве можно так ходить «на промысел»?

— Надо кончать старые законы. Вы слышали» что об этом на съезде говорили нанайцы, эвенки, нивхи, орочи. Это правильно. Будем запрещать такое дело. Но вот что скажите: русский человек нам рассказывал сейчас о том, что по новым законам нельзя выдавать замуж малолетних девочек. Давайте спросим Кику: почему он забрал себе Илу. Ведь он уже сделал ее женой. Это правильно, Кику?

Кику опустил голову. Потом рывком поднялся с места:

— Я за нее отдал трех соболей, — сказав это, он вышел из толпы.

Все видели, как он столкнул с берега оморочку и уплыл вниз по реке. Дзолодо проводил его злобным взглядом. Чау на усмехнулся:

— Он, наверно, немножко сумасшедший.

— Ничего, — возразил спокойно Сесили. — Мы его найдем. Только ведь у нас есть еще другие такие люди. Надо всем рассказать, чтобы знали.

Заседание шло два дня. Люди говорили о новой жизни, перебирая судьбу всех охотников. Когда речь зашла о том, что нельзя иметь двух жен, Иванса ехидно заметил:

— Сесили тоже виноват. У него две жены. Старая и молодая. У Чауны тоже так. Куда теперь старух денем? Их надо кормить. Дети есть там и тут. Как жить будут?

— Я понимаю так, — глядя на Жаркова, твердо сказал Сесили. — Наши старые обычаи не запрещали делать так. Поэтому люди женились как попало, имели по две жены. Теперь так делать не надо. Теперь если у кого есть две жены, то нужно кормить и ту и другую. Но дети пусть будут только от одной из них. Я так понимаю. Молодым удэгейцам надо по новым обычаям строить жизнь.