Там, где бежит Сукпай - [41]

— Ждать нечего. Скоро будет весна.

Мы стали на лыжи и разошлись в разные стороны. Я пошел по ключу до самой его вершины, туда, где белеет гора Нугали. Лыжи мои быстро скользили. Пока я взбирался вверх по склону горы, заметил следы. Маленькие козьи копытца, только что отпечатанные на снегу, тянулись все выше и выше. Я решил догнать козу. Она стояла на вершине горы, высоко подняв голову. Теплый пар струился из ее ноздрей. Животное метнулось в сторону, скрывшись за гривой холма. Я пустился вдогонку. Так быстро мчался вниз, что лыжи мои не касались земли. Белое помпу развевалось и хлопало на ветру, как хлопает крыльями птица орлан. И как это я не заметил, что на правой лыже у меня ослабли ремни. Вихрем слетая вниз, я зацепился за березу. Небо качнулось перед глазами, и все заволокло горячим туманом.

Когда я очнулся и захотел встать, у меня ничего не вышло. Правой ногой нельзя пошевелить. Все тело сковало болью. Что же это случилось?

Сангия-Мама, Сангия-Мама!

Ты за что меня наказала так?

Разве я завидовал чужой удаче?

Разве я жалел отдать людям то, что мог?

Сангня-Мама! Помоги мне встать…

Так я просил богиню охоты, лежа на снегу. Но Сангия-Мама не услышала. Неужели я больше никогда не увижу этот лес и горы? Я много охотился за кабанами, убнвал копьем медведей, побеждал тигра и вдруг такое маленькое животное — коза меня погубила. Ветер раскачивал надо мной деревья и сыпал сверху колючий снег. Я огляделся. Рядом стояла липа. Кое-как ползком подобрался я к ее стволу, надрал коры, обстругал ножом две палки, зажал ногу в лубок. Надо было сползти вниз, подняться наверх и перевалить через хребет на ключ. Я стал ползти, руками разгребая впереди себя снег. Очутившись опять на вершине горы, я крикнул изо всей силы:

— Э-гэ-эй!..

Эхо передразнило меня, и опять стало кругом тихо. Сколько я ни кричал, никто не отозвался. Если бы это было в сказке, я бы птиц попросил, они бы подняли меня на своих крыльях и принесли домой. Но звери и птицы помогают только в сказках.

Долго я спускался с горы. Полз по снегу, карабкался на валежины, подползал под согнутые ветром деревья. Когда внизу забелел знакомый ключ, я остановился, чтобы перевести дух. Опять крикнул. Кто-то отозвался мне свистом. «Наверное, птица», — подумал я и притаился. Вдруг где-то внизу послышался треск валежника. Я вскинул ружье, насторожился, ожидаю. В ту же минуту передо мной, как из-под земли, вырос братишка Санчи. Он подбежал ко мне, испуганно смотрит:

— Почему лежишь? Что такое, брат?

— Видишь, сломал ногу. Иди в палатку, притащи свою нарту. Я не могу идти.

Санчи наломал еловых веток, устроил мне постель, развел костер. К вечеру меня привезли в палатку. Снгданка заплакала:

— Что же будем делать теперь? Надо скорей домой идти.

Ночью мы все отправились в стойбище. За всю дорогу нигде не отдыхали. Под тонкими полозьями нарт жалобно скрипел снег. Темное небо над головой светилось звездами. Рано утром пришли в Джанго. Остановились около нашей юрты. Поднялся крик. Бабушка и мать со слезами смотрят на меня. Нэдьга плачет. Плохо ей будет с безногим мужем. Какой теперь из меня охотник?

— Кто же будет кормить нас теперь? — говорит бабушка.

Пришел старый Гольду. Покачал головой. Седенькая бородка клинышком затряслась над моим лицом.

— Ай-я-яй! Ты же хороший охотник был. Ты ведь хорошо стрелять умел. Ты на лыжах бегал быстро, как ветер. Как же не уберегся. Если бы с медведем или с тигром боролся. А то ведь коза…

Гольду вытер слезящиеся глаза, и столько было жалости в его взгляде, что я отвернулся. Он заметил это.

— Ничего, ничего! — заговорил он бодро. — Жить будешь. Было бы брюхо цело. Поправишься.

Для меня поставили отдельный балаган, подальше от юрты. В балагане день и ночь трещала железная печка. Бабушка и мать по очереди приходили меня проведать, приносили вместе с едой свою тоску и слезы.

Я хотел видеть Нэдьгу. Но когда охотник болен, жена не должна показываться ему на глаза. Как медленно вставало солнце над родными лесами. Древние законы еще вели нашу жизнь по старому руслу, заваленному илом и корягами. Шаманы еще камланили надо мной, жгли багульник, гремели бубном. Но сквозь тяжелый дурман течение светлых струй уже пробивало себе дорогу.

ТУЗЕМНЫЙ СОВЕТ

Как-то раз я узнал о том, что в нашем стойбище будет собрание. По реке уже прошел ледоход. С притоков Хора явились в Джанго охотники. Стойбище оживилось.

Я взял свои костыли и потихоньку добрался до юрты Гольду. Там возле костра сидели чукенские, кафэнские, катэнские люди, громко беседуя. У тропы была раскинута зеленая палатка. Я заглянул туда и подумал: «Наверное, работники из города решили на месте принимать пушнину». Они привезли с собой много товаров. Василий Оненка не сразу узнал меня. Но, приглядевшись, подошел и с горечью заметил:

— Ты что, парень, задумал калекой жить? Надо в город ехать, в больницу.

Я не знал, что ему ответить. Стоял, опершись на костыль, и молчал. От реки по тропинке шагал Сесили вместе с каким-то русским мужчиной в военной гимнастерке. Это был Иван Васильевич Жарков. Я увидел его впервые и понял, что мои представления о русских до сих пор были слишком бедны. В каждом русском человеке мне мерещился образ командира партизанского отряда Соловьева. В отличие от него Жарков имел солидную наружность. Широкий в плечах, высоченный ростом, он грузно ступал по земле, приминая сапогами весеннюю грязь. Руки у него были большие и сильные, как видно. Мне рассказывали, что в последнем бою с японцами он задавил часового руками. Значит, вот он какой — русский охотник Жарков.