Там, где бежит Сукпай - [38]

Все сразу оживились, стали переговариваться. Но когда Гольду Кимонко взмахнул рукой, собрание смолкло.

— Я думаю, Чауна Кялундзюга сможет. Пусть будет Чауна, — сказал Гольду, не поднимаясь с места. Никто не возразил. Слово Гольду было достаточно веским. Чауна меж тем не двигался с места, сидел, опустив голову.

— Иди сюда, Чауна! Тебя выбрали! — крикнул Оненка,

— Я, наверно, ничего не смогу, — упирался он, нерешительно встав, и уже на ходу добавил: — Читать не умею, писать не умею. Зачем выбирать такого человека?

Чауна сел на свободный ящик. Он старался уяснить все, что ему говорил Василий Оненка. Тот в свою очередь передавал слова Елизарова. Чауна понимающе кивал головой. Потом встал и заговорил:

— Общее собрание хорских удэгейцев будет сегодня большие дела делать. Советское начальство просит нас организовать туземный совет. Будем выбирать председателя местной власти. Потом назначим людей распределять продукты. И еще одно дело: надо выбрать охрану для порядка, что ли. Надо три человека в народную милицию.

Пока Елизаров рассказывал о том, что такое Советская власть, для чего нужно создавать Советы, какие права имеют граждане Советской страны, все смотрели на него. Не понимая русских слов, люди с нетерпением ждали, когда Василий Оненка раскроет перед ними великий смысл этих слов. И вот Оненка стал объяснять нам все, о чем говорил представитель из края.

Так вот почему над нашей страной развеваются красные знамена! На этих знаменах — кровь многих, многих людей. Они боролись за наше счастье, за то, чтобы все трудящиеся люди были равны. Значит, кончились голодные скитания по таежным рекам. Советская власть поможет лесным людям построить новую жизнь. Значит, больше не будет дымных кочевий. Русские люди научат удэгейцев строить дома. Неужели все дети пойдут в школу? Я чувствовал, как сердце мое стучит. Зачем я так рано родился?

— Кяундзя, ты понял, что такое красное знамя? — шепчу я своему другу и вижу, как в его глазах остановились две маленькие слезинки. Я стал смотреть на лица охотников.

Динчу, полуоткрыв рот, слушал каждое слово. В его черных, широко поставленных, почти круглых глазах застыло радостное удивление. Он забыл о трубке, которую держал в руке. Весь подавшись навстречу новому свету, он как будто боялся пошевелиться, чтобы не вспугнуть радость, как невиданную птицу. Динчу ходил в Хабаровск делегатом. Он уже знал Елизарова и слышал про Советскую власть раньше, чем мы, но и сейчас не хотел пропустить ни одного слова.

Рядом с ним сидел Дзолодо, гордо откинув голову. Черные косы, обвитые красной тесьмой, свесились у него до плеч. Продолговатое, не скуластое, красивое лицо его было строгим и мужественным. Во всем, облике Дзолодо сквозило чувство собственного достоинста. Я полюбил его с тех пор, когда в стойбище Танду он поднял на японцев берданку. Дзолодо посмотрел искоса на шамана и отвернулся, как бы говоря: «Ну что, тебе, наверно, не нравятся новые законы?».

Иванса сидел напротив него, и мне виден был лишь пятнистый затылок шамана, выщербленный лишаями.

— Советская власть хочет, чтобы все люди были здоровыми, — продолжал между тем переводчик. — Большая болезнь уйдет, как только доктор сделает всем прививки.

Бабушка Сигданка опять толкнула меня под локоть:

— Резать, наверно, будет доктор? Это дело страшное.

В толпе послышался шепот. Я вижу как Сесили Кимонко успокаивает моего отца. Отец сердито смотрит на врача. Врач улыбается так, как улыбается отец, отнявший у детей опасную игрушку.

— Товарищи! — громко сказал Елизаров, и снова стало тихо.

Чангума — пожилой плечистый мужчина, повязавший голову серой тряпкой, перестал угощать табаком рядом сидящих с ним охотников. У Чангумы были сильные мускулистые руки. Он крепко держал копье, один на один дрался с медведем.

Я вспомнил, как хунхузы посылали его на Катэн собирать пушнину и угрожали ему смерть. Теперь он сидит с нами, слушает голос новой жизни. На его широком, скуластом лице играет улыбка. Голос Елизарова звенит, как ключ в горах, когда струи сверху скатываются в глубокую воду. Василий Оненка переводит его речь. В ней много такого, что трудно сразу понять. Я смотрю на скорбное лицо матери моего друга Кяундзи и вспоминаю историю Пайды. Значит, теперь женщину нельзя продавать и нельзя покупать? Советская власть дала ей право быть человеком.

Я вижу, как просияло лицо Яту. Она сидит рядом с моей матерью, подобрав под себя ноги. Может быть, она уже забыла, как ее обменяли на сестру моего отца?

Когда Елизаров закончил свою речь, он попросил, чтобы охотники сказали, как они думают дальше жить, кого хотят избрать председателем туземного совета. Никто не решался говорить. Все молчали. Тогда Елизаров спросил:

— Что же вы молчите? Разве вам не нравятся новые законы? Говорите! Или, может быть, лучше для каждого рода выбрать свой совет, родовой совет? Но я считаю, Кимонко и Кялундзюга уже объединились. Вместе будет лучше. В двух руках больше силы. — Он положил ладонь на ладонь и сжал их вместе. — Так надо жить, дружно!

Толпа одобрительно загудела. Из шума выделился голос Гольду.

— Кимонко и Кялундзюга — все свои люди. Надо выбрать одну власть!