Так они жили - [20]

— Я буду во всем ее слушаться. Буду молчать: слова не скажу, ей нельзя будет, не к чему будет придраться.

— Не к чему? Она найдет! Послушали бы вы, что ее прислуга рассказывает. Барышня, Женюшка, знаете, что я придумала? Притворитесь завтра больной: ну, глазки натрите, не кушайте ничего. Ей ждать надоест, она и уедет.

— Нет уж, что же, — уныло проговорила девочка. — Ехать так ехать. Может, тетка увидит, что я не такая уж дурная, как здесь думают, и будет со мною подобрее.

— Давай Бог, давай. Как бы, кажется, не быть доброй к этакой голубке кроткой. А я вам, барышня, стану гостинцы посылать. Ведь наши мужики с обозом в город мимо тетенькиной усадьбы ездят. Ну, я чего-нибудь и пришлю — через Степу, тетенькиного фулейтора [14]. Он отчаянный, ничего не боится, передаст все. Коли вам что будет нужно, вы его найдите и скажите: тебе, мол, Калька велела меня слушаться, — он все сделает.

Мысль о помощи со стороны форейтора Степки, казалось, очень утешила Кальку, и дальнейший их разговор велся уже не в таком безнадежном тоне.

А на другой день, когда мать сообщила Жене о том, что она едет к тетке погостить, то была даже огорчена, что девочка не выказала ни удивления, ни горести.

«Каменная она какая-то», — с горечью подумала мать и перешла к строгим наставлениям слушаться и во всем угождать тетеньке.

Глава XIII У тетки

И вот Женя у тетки. Она помнит свое решение молчать, не жаловаться и слушаться и исполняет это решение по мере сил. Но с каким трудом это ей дается. С внешней стороны все было хорошо. Дом тетки с его точным распределением времени, образцовой чистотой, удобной мебелью, ванными и умывальными комнатами гораздо больше напоминал ей английские порядки, чем дом бабушки или родителей. Первое время он ей даже очень понравился. Прислуга была одета чисто, ходила бесшумно, всякий делал свое дело.

Но уже через несколько дней Женя начала разочаровываться. Первое, что ее неприятно поразило, это была какая-то мертвая тишина, царившая в доме. Не слышно было не только громкого возгласа, но даже тихо произнесенного слова. Слуги с покорным и угнетенным видом двигались, как куклы, а Аглая Григорьевна отдавала приказания больше повелительными жестами или короткими отрывочными фразами.

— С прислугой прошу в разговоры не пускаться, — объявила она с первого же дня Жене. — Приказала — и кончено. Она у меня отвечать не приучена.

И точно. Миловидная средних лет девушка, приставленная Жене в горничные, когда Женя обратилась к ней с ласковым вопросом:

— Как вас зовут, милая? Мы с вами заживем дружно, не правда ли?

Только густо покраснела и коротко отвечала:

— Маша-с.

И она всегда с таким пугливым отчаянием смотрела на Женю, когда та с ней разговаривала, и с таким страхом оглядывалась на дверь, что девочка отказалась от мысли подружиться с ней так, как она дружила с Аскитреей, хотя ей этого очень хотелось.

В доме были еще две девочки, воспитанницы Аглаи Григорьевны. Одной было десять лет, а другой тринадцать. Женя очень обрадовалась, что ей будет с кем поиграть и поговорить, но и тут Аглая Григорьевна наложила запрещение.

— Ты будешь занята своими уроками шесть часов в день. Кроме того, будешь два часа читать мне по-французски и на других языках. Два часа музыки, два часа на завтрак, обед и чай. Полчаса на прогулку и час на игру в зале. Игры дозволяются только тихие, благородные. Ольга и Анна будут с тобой играть, а в прочее время прошу с ними не разговаривать. Они тебе не компания, и от дела их отрывать нечего.

День шел по расписанию. Никаких отступлений не полагалось. Выражать какие-нибудь желания было строго воспрещено да и, как Женя убедилась, вело только к тому, чтобы все делалось как раз наперекор им.

— Тетя Аглая, а когда же я буду читать? — спросила Женя, когда распределение дня вошло в свою колею.

— Читать? Ты будешь мне читать два часа по-французски, по-немецки и по-английски, чего же тебе еще?

— Разве вы знаете, тетя, по-английски? — обрадовалась девочка.

— Нет… Но это все равно. Ты должна мне читать, чтобы не забыть произношения.

— А русские книги?

— Русских книг, приличных для благородной барышни, нет. И вообще я тебя предупреждаю, чтобы ты ко мне с расспросами не приставала. Ты должна ждать, когда старшие пожелают с тобой разговаривать, а сама начинать разговора не смеешь.

Женя не раз забывала последнее приказание, и сейчас же за это платилась. Ее сажали на время обеда на высокий неудобный стул, носом в угол и давали стакан воды и кусочек хлеба. Здесь нечего было ожидать, что Каля или няня принесут из кухни пирожков и жаркого, как после бабушкиного грозного оклика: «На хлеб и на воду!». Здесь сделать это было и трудно, так как у Аглаи Григорьевны было на счету все, до щепотки муки, да и некому, потому что прислуга не смела и подумать о подобной вольности.

Так прошло месяца полтора. Живая по натуре, несмотря на свою сдержанность, Женя чувствовала, что у нее точно замерзают и мозги, и душа. Занятия ее не интересовали. Приглашенные теткой учителя казались тоже подавленными величием Аглаи Григорьевны, преподавали по ее системе, то есть задавали кучу уроков «от селя и до селя» и, кончив свой час, поспешно срывались с места, не обменявшись с ученицей ни одним посторонним словом.