Так они жили - [18]
— Аскитрея, верно, — вмешалась Ольга Петровна.
— Ну, Григорий, лучше сознавайся, пока не поздно. Тогда прощу твое вранье, а то поздно будет, — продолжал разговор с сыном Сергей Григорьевич.
— Я не нарочно… Я пошутил… Где же по волоску выдрать… У нее-то коса в полено, толстенная, — с ревом оправдывался Гриша.
— Ты ее, значит, заставил украсть ключ?
— Ничего не заставлял… Ее Мишка научил с пояса снять у дедушки…
— Теперь уж Мишка у тебя виноват! Пошел в угол, я после с тобою справлюсь.
— Папочка, а как же Настя-то? Ее не сошлют? Не накажут?..
— Это уж бабушкино дело. Бабушку проси.
— Бабушка, ведь это будет несправедливо, за что же Настя…
— А ты меня не учи. Я сама знаю, что справедливо, а что нет. Скажите, какая учительница выискалась.
— Да ведь она не виновата…
— Молчать! — окрикнула Аглая Григорьевна девочку. — И что это, я посмотрю, вы все точно с ума сошли. Да в первую-то голову надо Евгению наказать. Чтобы этакая девчонка смела следствие производить… С холопками… А затем являться выговоры делать! Да где же это видано? Что это за воспитание? Нет, батюшка-братец, увольте: я этакому сорванцу гувернантку выбирать не стану. Это один срам. Ее надо сперва вышколить хорошенько, а потом уже благородную особу приглашать. Ей холопки дороже брата, значит, даже дворянской чести в ней нет, благородства никакого…
— Успокойтесь, сестрица, не волнуйтесь, — напрасно уговаривала ее Ольга Петровна.
— Да что же я сделала, тетя Аглая? — начала было Женя.
— Я с тобою разговаривать не желаю, дерзкая девчонка… Что же, я могу и уйти, если кому мешаю, — обидчивым тоном заговорила Аглая Григорьевна. — Если позволяют этакой девчонке, пузырю такому, меня оскорблять, то…
— Сестрица, да что вы!..
— Ну полно, Аглая Григорьевна, — вмешалась бабушка… Перестань. А ты, батюшка, вели ей выйти вон, на то ты и отец.
— Пошла вон! Убирайся к себе в детскую и на глаза мне не показывайся!!. — загремел Сергей Григорьевич, не разбирая сути дела, а желая только поскорее покончить с неприятной историей.
Женя взглянула на отца с обидой и упреком и повернулась, чтобы уйти из залы. Но ей удалось еще услышать гневный возглас Аглаи Григорьевны:
— Нет, каковы мины эта девчонка строит? Каковы гримасы? Нет, братец, так распустить детей, такую волю дать девчонке, это совершенно недопустимо. Мне что? Я вот недельку погощу да и след простыл, но приглашать к ней на постоянное место гувернантку… Нет-с, избавьте, мне честь не позволяет.
Глава XII
Порешили
Снова Женя наказана. Сидит бедная девочка в детской и снова угрюмо молчит. Плакать она больше не будет. Она дала себе слово. Пусть ее бранят, наказывают, — что же, когда-нибудь все откроется, и правда выйдет наружу.
Это она и в книжках читала. Она будет терпеть и молчать, но унижаться не станет… И плакать тоже. Это унижение, а она ведь права, совершенно права.
А пока она размышляла о своей правоте, в зале решалась ее судьба.
Сергей Григорьевич был в восторге, что свалил заботу по выбору гувернантки на Аглаю Григорьевну, и поэтому ее гнев и отказ хлопотать о воспитательнице совершенно его ошеломил.
Однако после долгих уговариваний суровая сестрица сменила гнев на милость и обещала позаботиться о девочке, но под непременным условием, что ей отдадут Женю, по крайней мере на полгода, чтобы она могла «переломить ее упрямство и отучить от дурных привычек», прежде чем брать на себя приглашение гувернантки.
— Я себя срамить не желаю, я не по объявлениям гувернантку искать буду, а поеду к начальнице института и предъявлю свои требования. Мне не посмеют худую рекомендовать, но и я срамиться не желаю. Вдруг окажется, что моя племянница такая особа, с которой благородной девушке и дела иметь нельзя; я своей репутацией дорожу!
Сергей Григорьевич, не раздумывая долго, сразу же согласился на это предложение. Александре Николаевне и Ольге Петровне оно не совсем-таки понравилось. Им обеим стало жаль Женю, но высказать свое сожаление они не решались и спорить с Сергеем Григорьевичем считали невозможным. Он был глава дома, и власть принадлежала ему.
— Только до моего отъезда — я уеду через три дня — чтобы никаких разговоров не было. Нечего тут истории поднимать. Вещички ее и потом прислать можно. А теперь она ничего знать не должна. И в дворне чтобы ничего не знали.
И на это требование пришлось согласиться, хотя оно ни к чему не повело. Недаром Глаша была вымуштрована Марией Анемподистовной. Она притаилась, почти не дыша, за портьерой и, выслушав весь разговор, неслышными шагами пробралась в коридор и понеслась с докладом к экономке.
Вечером уже вся дворня знала об отъезде Жени, и девочка с удивлением заметила, что нянька как-то особенно вздыхает, раздевая ее спать, а в дверях одна за другой появляются с заплаканными лицами горничные и вышивальщицы, не говорившие ни слова, а только с грустью на нее поглядывавшие.
Аскитрея, против обыкновения, не пришла, что тоже удивило девочку. Она не знала, что ее приятельница, громившая за ужином в кухне господ, губивших родную дочь, лежала теперь на своей постели и заливалась горючими слезами.
На другой день за утренним чаем Женя, ожидавшая выговоров и брани, встретила необыкновенно ласковое обращение со стороны бабушки. Отец также казался добрее, только Аглая Григорьевна очень холодно кивнула в ответ на ее книксен и пожелание доброго утра.
