Так это было - [93]

Выставка в музее начинается с осмотра экспонатов, посвященных периоду «принятия на себя власти». Здесь увеличенные фотографии, на которых изображен Адольф Гитлер в окружении приближенных лиц.

Снимков множество, и на каждом из них лицо Гитлера исчеркано карандашом или исцарапано перочинным ножом, гвоздем или осколком стекла.

Люди, смотревшие на эту самодовольную физиономию, не могли сдержать себя.

Остальные фотографии запечатлели «жизнь» в Дахау, в лагере, которую сами нацисты называли «высшей школой СС в концентрационных лагерях»… На снимках недалекое прошлое, а теперь двор заполнен множеством людей. Сюда пришли олимпийцы со всех концов мира. Они видели снимки, документы, бараки, затем на митинге выступали возбужденно, взволнованно, и смысл их речей сводился к надписи на памятнике: «Никогда больше!»

Мне запомнилось выступление Юзефа Запендзкого — олимпийского чемпиона, который, задыхаясь и плача, говорил об отце, замученном на этих вот плитах, — он показал пальцем на плиты так называемого аппельплатца. Выступал Ганс Коби — спортсмен из ГДР. И его отца убили здесь.

Потом возложили венки у памятника. Их было несколько десятков. И вдруг никем не организованные послышались величественные звуки «Бухенвальдского набата»… Они нарастали и нарастали, наконец зазвучали с такой силой, которую кто-то назвал «предупреждающим набатом».

Когда мы расходились, у ворот под деревом стоял сгорбленный старик и плакал. Мы подошли.

— Я плачу по сыну, которого замучили в Бухенвальде. Ох, если бы эту песню пели раньше и все. Пойте ее сейчас, пойте чаще и всюду. Ведь есть еще люди, мечтающие о лагерях…

А где-то рядом, пересекая улицу, шла в обнимку колонна молодежи и пела олимпийскую песню. Так на перекрестке встретились два поколения одного века, словно бы принимая эстафету. В молодых голосах слышались нотки уверенности, что никогда больше Дахау не воскреснет.

…На олимпийском стадионе спортивная программа была отмечена блестящей победой спринтера Валерия Борзова.

Естественно, все журналисты бросились к знаменитому негритянскому бегуну Джесси Оуэнсу — герою берлинской олимпиады, постаревшему на тридцать шесть лет. Он стал грузен и сутуловат. Оуэнс был восхищен нашим спринтером. Я напомнил ему о берлинской олимпиаде, и он улыбнулся, должно быть неожиданно возвращенный в прошлое.

— О время, время! — воскликнул он.

Невольно на память пришел олимпийский красочный альбом, который мы в мае 1945 года нашли на берлинском стадионе в Шарлоттенбурге. На обложке был запечатлен лежащий на траве негр Д. Оуэнс вместе с немецким атлетом.

Теперь выяснилось, что Оуэнс этого альбома не видел, но помнит, как бойкий фоторепортер долго уговаривал арийца лечь рядом с негром и приговаривал: «Так нужно, так нужно, улыбнитесь…»

Так Джесси Оуэнс оказался в фокусе трех так не похожих друг на друга периодов — прихода к власти фашистов, их разгрома и торжества мирных идей.

…Давно мечталось побывать в Нюрнберге, который был колыбелью и стал могилой нацизма.

И вот из окон вагонов мы видим, как летят мимо нас прекрасные пейзажи южной Баварии с ее лесами, взгорьями, просторами, тронутые красками осени.

Нюрнберг! Средневековый город, построенный на канале, соединяющем Дунай и Майн, с великолепными образцами готики, памятниками, площадями, крупными заводами, производящими танки, орудия и авиационные моторы. Он часто подвергался атакам с воздуха. Город бюргеров славился пивными, в которых штурмовики орали «хайль» малоизвестному им австрийцу Адольфу Шикльгруберу. И хотя прошло уже три десятилетия после окончания войны и Нюрнберг отстраивается, все же старинная часть города — «гнездо отцов», средоточие культурных ценностей нации — разбита. До сих пор пустынны целые улицы, и на старом пепелище, как гнилые зубы, торчат сгоревшие дома.

В последние дни войны англо-американская авиация совершила концентрированный удар по старинной части города, не тронув заводы и новый город.

В старинной части Нюрнберга были три дома, в которых в разные годы жил выдающийся немецкий художник Альбрехт Дюрер, но два из них полностью разрушены, а третий сгорел, остались каменные стены и пустые глазницы окон.

Мы едем на Партейланд — огромный плац для парадов на окраине города. По пути в туманной дымке на вершине скалы увидели неясные очертания замка. Что это? Оказывается, это замок Фридриха Барбароссы — одного из самых разбойных германских императоров, именем которого был кодирован план вторжения фашистских войск в Советский Союз.

Духовные потомки Барбароссы в «мертвые годы» фашизма показали миру куда более изуверские методы борьбы.

Нюрнберг был их прародителем.

Много раз в документальных кадрах различных фильмов показаны были нацистские парады под барабанную дробь, факельные шествия, истерические речи. Для них сооружена специальная трибуна. Так случалось в дни нацистских праздников, на которые съезжались отборные войска, отряды и «партейгеноссе». Они уже вышли из пивных, уже не боялись никого, собирались и вопили на площадях. Они произносили речи, смысл которых укладывался в формулу «сегодня нам принадлежит Германия, а завтра — весь мир».