Так это было - [52]

…В утренние часы мы с Горбатовым приехали на КП корпуса в районе Лертерского вокзала. Мы долго бродили по разбитым рельсам и воронкам, пока не добрались до командного пункта. В последние дни КП и НП корпуса и дивизий менялись часто, и нам каждый раз приходилось разыскивать их, плутая между разбитыми домами и этажами.

Где только не было КП корпуса! В Рейникердорфе, в районе Нового кладбища Иоганна, в тюрьме Плетцензее, в районе Моабита, наконец, у вокзала.

Вот и теперь мы явились на новый командный пункт.

— Заходите, заходите, — крикнул генерал, увидев нас в створе дверей. На его столе лежала большая карта Берлина.

Генерал ходил по комнате и был чем-то озабочен.

Борис, выждав немного, спросил:

— Товарищ генерал, неудача?

Переверткин молчал, словно этот вопрос относился не к нему, и продолжал шагать по паркетному полу, глядя вниз. Потом вдруг:

— Какая неудача, если мы на Королевской площади?!

Борис не успокаивался:

— Ну, а на Королевской площади неудача?

Генерал не ответил. Мы подошли к окну.

— Товарищ генерал, разрешите, я пойду на наблюдательный пункт Шатилова? — спросил Горбатов.

— Никуда вы не пойдете, — отрезал Переверткин.

— Но я должен видеть штурм рейхстага!

— Должен, должен, — недовольно повторил Семен Никифорович. Но в это время раздался телефонный звонок, и генерал порывистым движением схватил трубку.

— Слушаю…

В трубке хрипел чей-то голос, и все же мы ясно разбирали слова: «Тяжелая обстановка сложилась в полосе действий 380 полка… Полк несет большие потери, гитлеровцы предпринимают одну контратаку за другой». Семен Никифорович скосил на нас глаза, а в трубку сказал: «Держитесь, сейчас посылаю подкрепление…»

— Я пойду, товарищ генерал, — сказал Борис.

Переверткин не обратил внимания на эти слова и соединился с начальником штаба полковником А. Летуновым.

— Усильте огонь в районе 380, там тяжело. Кроме того, подбросьте туда два взвода… Что?.. Звоните Шатилову или Негоде.

— Семен Никифорович, — смягчив тон, начал Борис, — я прошу вас не как подполковник генерала, а как писатель военачальника, на долю которого выпала историческая миссия.

Поймите же, что герой будущего моего романа — шахтер. Он штурмует рейхстаг… Должен же я хоть одним глазком видеть обстановку, хоть немного, самую малость побыть в его шкуре.

— Я за вашу жизнь в ответе…

— Тогда я пойду к командарму…

Снова раздался звонок. Переверткин отвлекся, а Горбатов, бросив мне на ходу: «Я пойду, а ты жди здесь», вышел из комнаты. Мои уговоры тоже не подействовали.

Генерал кричал в трубку:

— Слышу, слышу… А где полк Плеходанова?.. Где?.. В «доме Гиммлера»? Так, так, а батальон Неустроева?.. Частично пошел… Давыдов тоже… Хорошо!

Положив трубку, Семен Никифорович устало сел на стул. Но тут же новый звонок. У телефона был Негода.

— Отбиваетесь успешно? Молодцы. А где батальон Самсонова? Тоже пошел? Хорошо. Хорошо! Давай, Алексей Игнатьевич!

Один из офицеров штаба, стоявший у окна, с тревогой обратился к Переверткину:

— Товарищ генерал… Горбатов…

— Что Горбатов? — перебил его Семен Никифорове, подошел к окну и позвал нас. Нам было видно, как уходит через улицу Борис. — Как же так? Ведь он сказал, что пойдет к командарму… Срочно пошлите двух бойцов, — распорядился комкор, снова подошел к столу и поднял трубку: — Звезду… Шатилов… Нет его?.. Где же он? У Зинченко? Передайте: если в его расположении появится подполковник Горбатов, чтобы никуда его не выпускали. Понятно?..

И вот вновь звонок. Докладывал Шатилов: «Обстановка напряженная…»

— Я выезжаю к вам, — сказал генерал. На мою просьбу пойти с ним он тоже отказал. На ходу бросил:

— Здесь вы все узнаете и раньше и точнее…

Мне было не по себе. Грохот стал сильнее, и черная шапка дыма накрыла весь район. Я спустился и пошел разыскивать наблюдательный пункт Шатилова. Он был на северном, на нашем берегу Шпрее.

Мне пришлось пересечь путепровод и выйти на улицу Альт-Моабит. Оттуда я свернул на Лонебургерштрассе, которая, как сказали офицеры штаба, приведет к Лертерскому вокзалу, а «там разберетесь».

Улица, по которой я шел, была разбита, и время от времени сверху летели кирпичи, куски железа, стекла. На самой улице валялись тлеющие машины, железный прах бывших пушек, самоходок, перевернутый дымящийся танк, трупы с распростертыми руками, словно желавшие в последнюю секунду своей жизни за что-то ухватиться. Я ругал себя за то, что отказался от офицера, который вызвался меня проводить.

В конце улицы показалась небольшая площадь с садиком, с зеленой травой на клумбах и сотней черных, обугленных, израненных деревьев, которые умирали, как солдаты в строю. Их молодые листочки, опаленные огнем снарядов и расстрелянные пулями автоматов, приобрели какой-то коричнево-фиолетовый оттенок и валялись на клумбах. Быстро перейдя площадь, я попал на другую улицу, где отчетливо слышался артиллерийский гул из-за Шпрее.

Вдруг где-то неподалеку разорвался снаряд, и я вбежал в большой пустой двор с бетонной площадкой. Во дворе никого не было, но, услышав русскую речь, я направился «на голоса» в подвал. Оказалось, здесь находилась редакция газеты 150-й дивизии «Воин Родины». За столом сидел худощавый старший лейтенант Б. Минчин, а сбоку на скамейке расположились солдаты. Минчин рассказывал печальную историю о гибели редактора.