Таганка: Личное дело одного театра - [146]
Далее. Давайте же задумаемся на секунду. Если бы «Война и мир» Толстого была поставлена на суд только военных специалистов… Вы же знаете высказывания военных, они же были целиком против этого величайшего произведения искусства, национальной гордости. Ведь мы же не стесняемся говорить, что мы не понимаем в другой области специальной. С уважением надо и к нашему труду отнестись, колоссальному труду.
Было здесь такое утверждение: авторы взяли нездоровые явления и сделали их предметом сатиры… А если бы здоровые явления подвергли сатире, это что, хорошо бы было? Подумайте сами. Именно нездоровые явления и должны становиться предметом сатиры. За что тут авторов обвинять? Как же иначе написан был бы «Ревизор» Гоголя? А мы все на нем воспитывались. Неужели же «Мертвые души» отразили всю Россию? Да нет же. В них подвергнуто сатире все нездоровое, и все мы воспитывались на этой книге.
Если на суд поставлено это произведение, эта пьеса — «Живой», нужно смотреть и судить со всех сторон, а не с одной узкой точки зрения. У нас нет оснований для взаимного непонимания, мы делаем общее дело и так к своей задаче должны подходить.
Этой работе, этому спектаклю уже 8 лет. Книга Бориса Можаева «Из жизни Федора Кузькина» получила за это время широкую известность, напечатана многотысячными тиражами. А пьеса по этой повести никак не выйдет до сих пор. Надо, наконец, решить этот вопрос, и решить положительно.
Солоухин[849]. Я люблю этот театр, часто сюда хожу. Не все спектакли мне нравятся одинаково. Я воспринимал его в свое время как театр чисто московский, театр московской интеллигенции, который ставил спектакли по стихам Вознесенского, Евтушенко, по книге Джона Рида и так далее. Я посмотрел второй спектакль на, так сказать, деревенскую тему. «Деревянные кони» по повести Федора Абрамова[850] и вот спектакль по повести Можаева. И я вижу, что произошло какое-то чудо, потому что этому, глубоко московскому Таганскому театру эти два спектакля удались лучше, чем все остальное. (Аплодисменты)
‹…› Вот я сидел эти два спектакля, я не знаю… Мне пятьдесят первый год… У меня дрожали губы, у меня в горле ком стоял. Какими технологиями сельского хозяйства можно мерить эти категории? Это искусство. И я буду жалеть всю жизнь, если окажется, что я посмотрел, я воспринял этот спектакль, а другие москвичи, тысячи москвичей окажутся обездоленными и не увидят этого замечательного спектакля. (Аплодисменты.)
Хочется, чтобы все сразу было в одной пьесе… ‹…› Вот было такое, и такое… ‹…› Есть один поэт московский, который подошел ко мне и сказал: Володя написал стихи о любви — и закрыл тему. Нельзя одной пьесой закрыть тему, тем более что речь идет о сатире. Надо же помнить и о законах жанра, о законах гротеска, о законах преувеличения. Правильно здесь говорили …таких ревизоров-прощелыг, как Хлестаков, в чистом виде, может быть, и не было в России…. нетипично это было, если арифметически подходить-то. А пьеса гремела и гремит. Я не знаю, что стали бы говорить на обсуждении этой пьесы, если бы туда пригласили городничих и ревизоров в свое время. (Аплодисменты. Смех в зале.) Я не знаю, как прошло бы обсуждение.
Я сам уже давно работаю, пишу, худо-бедно… И задумывался над этим вопросом, что же такое правда в искусстве. Вот я вам сейчас маленькую притчу… Представьте себе, что у вас в другом городе, допустим, в Киеве, болен человек, у него прошла операция и вы ждете узнать, как у него там… Или дочка поступала в МГУ и надо узнать, как она сдала экзамены. А ее родители получают письмо от своего московского товарища, который пишет: «В Москве жара 28°, идут гастроли французского театра, на Таганке происходит обсуждение пьесы, метро работает исправно…» Он пишет правду, он ни одного слова не солгал. Но там нет только одного — как дочка сдает экзамены, [пьеса] провалилась или не провалилась. ‹…›
Читатель ждет-то только одной фразочки, благодаря которой все станет на свои места. Встанет на место и обсуждение на Таганке, и жара 30-градусная, если будет та крупица настоящей правды, которую ждет читатель и зритель. А она в этом спектакле есть. Недаром дрожат губы, я же живой человек, недаром ком в горле, недаром слеза. Но, может, мне 51-й год… Но рядом дочка моя сидит, чуть не плачет. Она смотрит «Деревянные кони». Она не знает той деревни — 46-го, 56-го года, но она плачет. Значит, что-то происходит с нами, значит, это большое искусство, которое высекает из нас слезу. Да и какое имеет значение, было ли это в 46-м или в 56-м году, это будет впредь. Речь идет не об отрезании участка у Кузькина, речь идет о справедливости человеческой, речь идет о …столкновении живого человека …с тупым равнодушием, а это будет всегда. Пьеса и спектакль будут злободневны и сегодня, и через 10 лет, и через 20 лет, потому что мы не можем жить в совершенно бесконфликтном обществе. Есть у нас пережитки бюрократизма.
Сидят 500–600 человек, всем понравилось, мы переживаем, аплодируем. За что же мы будем обездоливать других зрителей, не давать им этого спектакля, не показывать им этой пьесы? Я полемически выступаю, но если бы не было проблемы, то мы не обсуждали бы сейчас эту пьесу, если бы все было ясно…
Трагедия Холокоста была крайне болезненной темой для Польши после Второй мировой войны. Несмотря на известные факты помощи поляков евреям, большинство польского населения, по мнению автора этой книги, занимало позицию «сторонних наблюдателей» Катастрофы. Такой постыдный опыт было трудно осознать современникам войны и их потомкам, которые охотнее мыслили себя в категориях жертв и героев. Усугубляли проблему и цензурные ограничения, введенные властями коммунистической Польши. Книга Гжегожа Низёлека посвящена истории напряженных отношений, которые связывали тему Катастрофы и польский театр.
«Нас, русских, довольно часто и в некоторых отношениях правильно сравнивают с итальянцами. Один умный немец, историк культуры прошлого столетия, говорит об Италии начала XIX века: „Небольшое число вполне развитых писателей чувствовало унижение своей нации и не могло ничем противодействовать ему, потому что массы стояли слишком низко в нравственном отношении, чтобы поддерживать их“…».
Цитаты, мысли, принципы, максимы, диалоги и афоризмы героев и героинь сериала «Летающий цирк Монти Пайтона» («Monty Python’s Flying Circus»):Когда-нибудь ты поймешь, что есть вещи поважнее, чем культура: копоть, грязь и честный трудовой пот!Мистер Олбридж, Вы размышляете над вопросом или Вы мертвы?Американское пиво – это как заниматься любовью в лодке: слишком близко к воде.В сущности, убийца – это самоубийца экстраверт.А теперь я обращаюсь к тем, кто не выключает радио на ночь: не выключайте радио на ночь.И многое другое!
В книге описана форма импровизации, которая основана на историях об обычных и не совсем обычных событиях жизни, рассказанных во время перформанса снах, воспоминаниях, фантазиях, трагедиях, фарсах - мимолетных снимках жизни реальных людей. Эта книга написана для тех, кто участвует в работе Плейбек-театра, а также для тех, кто хотел бы больше узнать о нем, о его истории, методах и возможностях.
Анализ рабочих тетрадей И.М.Смоктуновского дал автору книги уникальный шанс заглянуть в творческую лабораторию артиста, увидеть никому не показываемую работу "разминки" драматургического текста, понять круг ассоциаций, внутренние ходы, задачи и цели в той или иной сцене, посмотреть, как рождаются находки, как шаг за шагом создаются образы — Мышкина и царя Федора, Иванова и Головлева.Книга адресована как специалистам, так и всем интересующимся проблемами творчества и наследием великого актера.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.