Таганка: Личное дело одного театра - [123]
Смысл суждений сельхозчиновников был такой: „Всю правду о деревне народ знать не должен. ‹…› Если это и было, то будем считать, что этого не было“.
Демичев перевел это на язык идеологических выкрутасов: „Запретить как вредный и очернительский“»[732].
Итак, в театр приехали такие же руководители сельского хозяйства, каких представляли в спектакле Гузенков с Мотяковым. Сходство между событиями спектакля и тем, что происходило после него, становилось настолько очевидным, что режиссер и друзья театра назвали это обсуждение «третьим актом „Живого“».
«Обсуждение шло прямо у сцены, получился настоящий третий акт: как будто все бюрократы из пьесы спустились в зал и стали закрывать спектакль о самих себе», — говорит Ю. Любимов[733].
Участники этого «акта» настаивали на том, что герои и события спектакля неправдоподобны, хотя само присутствие этих «гостей» театра доказывало, что и автор и режиссер попали в точку.
«Р. Вы что считаете, что секретарь райкома у вас живой человек?»[734] — это обвинение в адрес театра бросил один из участников обсуждения «Живого» [по-видимому, Б. Е. Родионов] еще в 1968 г.
Приведем наиболее показательные эпизоды из этого обсуждения[735]. Как мы уже сказали, принимавшие спектакль «специалисты» не соглашались с тем, что изображенные события могли происходить на самом деле:
«Перфильева. ‹…› Вы меня извините, дорогие товарищи авторы, но вы не в ладах с истиной. И вот почему. Исключали …тех, кто плохо работал в колхозе. Могли ли исключить Федора? Нет, не могли. ‹…› Если вы уж хотите Федора исключать, так сделайте так, чтобы он, прежде всего, меньше работал, чтоб было действительно за что исключать»[736].
Из сценария спектакля 1967 г.:
Гузенков. Ишь ты, какой храбрый! Значит, от работы отказываешься?
Фомич. А чего я здесь делаю? Смолю, что ли, или дрыхну?
Гузенков. Комедию ломаешь. Вот вызовем тебя в правление, посмотрим, каким голосом там запоешь.
Фомич. Ни на какое правление я не пойду! Я же сказал тебе — отпусти из колхоза… По-доброму не отпускаешь — я сам ушел. Насовсем ушел!
Гузенков. Не-ет, голубчик! Так просто из колхоза не уходят. Мы тебя вычистим, дадим твердое задание и выбросим из села вместе с потрохами. Чтоб другим неповадно было… Понял?
Из сценария спектакля 1967 г.:
Авдотья сидит за столом, в который раз монотонно перечитывает повестку.
Лвдотья. «Гр-ну Кузькину надлежит явиться в райисполком на предмет исключения из колхоза…» Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Думали, отпустят, а они исключать. За что? Всю жизнь в колхозе отработали… и нас же исключать.
Однако тут же выступавшая, представившаяся секретарем обкома, признавала, что такое бывало, но показывать — «зачем это нужно?»:
«Перфильева …Действительно было, землю отрезали — у тех, кто ушел из колхоза, кто минимум не вырабатывал трудодней. Но обыгрывание этой сцены в присутствии малых детей, потрясание и пение каких-то евангельских напевов, зачем это нужно? Кому это нужно? Совершенно немыслимая сцена… ‹…› Сцена, когда председатель райисполкома распоряжается, чтобы семье Федора выдать буханку хлеба. Не было этого, и не могло быть, черт возьми. Потому что у председателя райисполкома других дел по горло…
…и сцена с ангелами не совсем пристойная».
Настя (набросилась на Фомича). Что ты комедию ломаешь? Ты лучше скажи, когда налог думаешь вносить?
Фомич. А мне, Настя, думать никак нельзя. За нас думает начальство.
А нам — только вперед! Назад ходу нет. За меня вон Пашка Воронин думает. Бригадир!
Однако, по мнению других участников обсуждения, нельзя замалчивать то, что было:
«Ю. Д. Черниченко. Я целинник, очеркист, с сельским хозяйством 20 лет. ‹…›
Те, которые здесь изображены — Мотяков и Гузенков, — сюда не приехали, и их теперь в сельском хозяйстве действительно нет.
Вчера в прессе напечатана небольшая статья о новом паспорте … В описании паспорта сказано, что будет три фотографии: первая — человек молодой, 16 лет, другая — 25-летняя и третья — в возрасте 45 лет. Жизнь одна, но человек меняется. То же и жизнь колхозной страны. Если в паспорте дадите только одну заключительную фотографию, то ‹…› этот паспорт будет недействителен. (Аплодисменты). ‹…›
Всеволод Воронков[737]. [Здесь не] вопрос, ставить пьесу или не ставить… здесь вопрос — говорить ли правду или не говорить о том, что было. ‹…› К моему глубокому сожалению, если бы здесь в нашем зале не присутствовали эти самые Гузенковы, которые, как кто-то из зала сказал, по его мнению, отсутствуют. ‹…› Если бы каждый из нас на своем посту, где бы он ни работал, не важно, сельское ли это хозяйство или другая какая-нибудь область… Если бы он по-честному на всех собраниях (а я был на всех собраниях Тамбовского района) выступал с принципиальной критикой действий тех председателей и тех зажимов и того произвола, который творится…»
Дискуссия накалялась, и В. А. Царев назвал спектакль «подсунутой фотографией», т. е., полагал он, таких ситуаций не могло быть:
«В. А. Царев[738]. Вот здесь мой коллега — Юрий Черниченко вспомнил о фотографиях на паспорте. Но если, скажем, Юрию Черниченко в его новый паспорт вклеили фотографию 25-летнего возраста, не его, а мою. Я думаю, он, наверное, возмутится.
Трагедия Холокоста была крайне болезненной темой для Польши после Второй мировой войны. Несмотря на известные факты помощи поляков евреям, большинство польского населения, по мнению автора этой книги, занимало позицию «сторонних наблюдателей» Катастрофы. Такой постыдный опыт было трудно осознать современникам войны и их потомкам, которые охотнее мыслили себя в категориях жертв и героев. Усугубляли проблему и цензурные ограничения, введенные властями коммунистической Польши. Книга Гжегожа Низёлека посвящена истории напряженных отношений, которые связывали тему Катастрофы и польский театр.
«Нас, русских, довольно часто и в некоторых отношениях правильно сравнивают с итальянцами. Один умный немец, историк культуры прошлого столетия, говорит об Италии начала XIX века: „Небольшое число вполне развитых писателей чувствовало унижение своей нации и не могло ничем противодействовать ему, потому что массы стояли слишком низко в нравственном отношении, чтобы поддерживать их“…».
Цитаты, мысли, принципы, максимы, диалоги и афоризмы героев и героинь сериала «Летающий цирк Монти Пайтона» («Monty Python’s Flying Circus»):Когда-нибудь ты поймешь, что есть вещи поважнее, чем культура: копоть, грязь и честный трудовой пот!Мистер Олбридж, Вы размышляете над вопросом или Вы мертвы?Американское пиво – это как заниматься любовью в лодке: слишком близко к воде.В сущности, убийца – это самоубийца экстраверт.А теперь я обращаюсь к тем, кто не выключает радио на ночь: не выключайте радио на ночь.И многое другое!
В книге описана форма импровизации, которая основана на историях об обычных и не совсем обычных событиях жизни, рассказанных во время перформанса снах, воспоминаниях, фантазиях, трагедиях, фарсах - мимолетных снимках жизни реальных людей. Эта книга написана для тех, кто участвует в работе Плейбек-театра, а также для тех, кто хотел бы больше узнать о нем, о его истории, методах и возможностях.
Анализ рабочих тетрадей И.М.Смоктуновского дал автору книги уникальный шанс заглянуть в творческую лабораторию артиста, увидеть никому не показываемую работу "разминки" драматургического текста, понять круг ассоциаций, внутренние ходы, задачи и цели в той или иной сцене, посмотреть, как рождаются находки, как шаг за шагом создаются образы — Мышкина и царя Федора, Иванова и Головлева.Книга адресована как специалистам, так и всем интересующимся проблемами творчества и наследием великого актера.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.