Таганка: Личное дело одного театра - [122]

Из сценария спектакля 1967 г.:

Посреди избы при ослепительно ярком электрическом свете лежали вповалку три мешка муки, а поверху на этих мешках еще два узла.

Фомич потрогал мешки и определил на ощупь.

Фомич. Мука сухая, а картошка крупная. Откуда?

Авдотья. Ноне привезли из колхоза. И одежду детям из РОНО.

Фомич развязал узлы и по-хозяйски осмотрел вещи: всего было три детские фуфайки, три серые школьные гимнастерки, три пары ботинок на резиновой подошве и три новенькие серые школьные фуражки.

Ангел (зависая над Кузькиным, посыпает его манной небесной). Ну, доволен теперь, Кузькин?

Фомич. Ничего, жить можно. (Взял фуражки.) А это уж ни к чему. По весне-то можно и без них обойтись. Лучше бы шапки положили.

Ангел. Зажрался ты, Федор. Нехорошо (облил его из спринцовки. Уплывая, объявляет: АНТРАКТ!).

О том, как прореагировала на эту сцену министерская гостья, рассказывает Ю. Любимов:

«…Прогон опасного спектакля „Живой“, который посетила Е. Фурцева, шел как бы под грифом „Совершенно секретно“. На него не пустили даже художника спектакля Д. Боровского и композитора Э. Денисова. Фурцева нервничала, считала спектакль полным безобразием.

Доконал ее, как ни странно, ангел небесный. Он летел через деревню Прудки и остановился над героем пьесы Федором Кузькиным, который перебирал вещи, присланные его раздетым и голодным детям добрыми людьми.

Ангел сыпал на Федора манну небесную из банки, на которой так и было написано: „Манна“. Ангел хотел, чтобы Федор засчитал старые вещи за причитающееся ему небесное благодеяние. Строптивый Федор ворчал, и ангел в сердцах укорил его: „Зажрался ты, Федор“. Сам-то ангел был из себя тощ, мал, волосы торчком.

Фурцева остановила спектакль, потребовала ангела к себе: „Артист, эй, вы там, артист“ Высунулся ангел — Джабраилов, в рваном мятом трико. „Вам не стыдно участвовать в этом безобразии?“ Ангел без всякой ангельской кротости отвечает: „Нет, не стыдно“. Ввязался в разговор и я. Фурцева в гневе бросилась из театра… Через неделю приказ: „Прекратить работу над спектаклем… Исключить из репертуарного плана“»[730].

Конечно, спустя многие годы, сложно понять, что заставило человека действовать тем или иным образом. Но все-таки можно предположить, почему Фурцевой так не понравилась именно сцена с ангелом, который появляется только в спектакле (в повести Можаева его нет). Присутствие окарикатуренного посланника небес как бы нивелировало пользу от работы партячейки, дававшей все эти блага Кузькину. Подарки властей оказывались сродни манне, которой ангел посыпал Фомича. Иронично поданные действия обкома преподносились как недостаточные и бессмысленные — только дыры латают. Кроме того, разрушалась торжественность и пафосность минуты, так как Ангел одновременно объявлял антракт.

«Сама постановка не отражает действительности, которую хотелось бы увидеть…»

Из сценария спектакля 1967 г.:

ПРОЛОГ

Выходит актер, играющий Автора и Кузькина. Снимает с теста журнал «Новый мир», читает:

Автор. Борис Можаев. «Из жизни Федора Кузькина». «Живой». (Листает страницы, читает.) Записал я эту историю в 1956 году. Как-то, перебирая свои старые бумаги, наткнулся и на эту тетрадь. История мне показалась занятной. Я съездил в Прудки, дал ее прочесть Федору Фомичу Кузькину, чтобы он исправил, если что не так. «В точности получилось, — сказал Фомич. — На театре бы это разыграть». — «Стоит ли? — скажут иные. — Зачем, мол, ворошить старое?» — «Стоит! Пусть поглядят те, которые вздыхают по старым порядкам»…

Персонаж, представляющий на сцене автора, оказался совершенно прав — «иные», действительно, считали, что «ворошить старое» и показывать на сцене то, что творилось в послевоенных колхозах, нельзя.

Участники обсуждения спектакля, проходившего в театре 24 июня 1975 года, не заметили сказочной, фантазийной стороны спектакля. Не интересовала их и необычная лубочная стилистика. Основным вопросом для них стал следующий: а были ли на самом деле ситуации, подобные кузькинской? То есть могло ли начальство обречь на голодное существование малолетних детей, а их отцу не выдавать паспорт, чтобы он не мог заработать на стороне.

Ответ был найден очень своеобразный. Во-первых, решили участники дискуссии, в действительности такого быть не могло, во-вторых, если такое и было, то не должно было быть, а значит, и показывать это никак нельзя. Знаменитая фраза, которую произнес на этом обсуждении председатель колхоза им. Горького В. Ф. Исаев, звучала так: «…сама постановка не отражает действительности, которую хотелось бы увидеть».

Вообще, это обсуждение заслуживает отдельного разговора. О том, как получилось, что спектакль на Таганке принимали не специалисты по искусству, а председатели колхозов и совхозов, рассказывает Ю. Любимов:

«В 1975 году на культуру „сел“ Демичев[731], и я решил протащить „Живого“, следуя девизу того же Федора Кузькина: „Жизнь ставит мне точку, а я ей запятую“ — Но оказалось, что Демичев был тоже не лыком шит. Предложил, чтобы спектакль о деревне посмотрели колхозники и Министерство сельского хозяйства. Примут — пойдет, не примут — запретить. Чтобы у сельской общественности огрехов в суждениях не случилось, ее как надо обработали. Оторвали от работы и привезли в Москву.