Таганка: Личное дело одного театра - [121]
Авдотья. Ой, Федя! Что же мы есть целый год будем? Ведь семь ртов!..
Фомич. А ты не вопи, а считай. Значит, триста шестьдесят дней перемножь на семь. Сколько будет?
Авдотья. Наверное, тысячи три…
Фомич. Нет, Дуня. В таком деле точность нужна. А то автору скажут — очерняет.
Вот так, Дуня! А я на бумажке высчитал в точности — выходит по двадцать два грамма гречихи в день на рыло, а в колхозном инкубаторе дают по сорок граммов чистого пашана на цыпленка. Спрашивается: как жить?
Авдотья. Подскажите, люди добрые!
В первом варианте постановки даже была сцена, в которой персонажи спорят друг с другом — были ли Кузькины на самом деле, или это всего лишь выдумка автора (в сценарии 1988 г. этот эпизод отсутствует):
Демин. Не верите? Были Кузькины. Не надо забывать.
Мотяков. Народ не из одних Кузькиных состоял. И раньше люди жили.
Демин. Не сомневаюсь.
Мотяков. Так зачем это показывать? Никому не нужно.
Федор Иванович. Нет, нужно. Очень нужно… Добрая половина из них (показывает в зал) двадцать лет назад под стол пешком ходили. Так пусть они знают, что их отцы не сидели эти годы сложа руки, а работали, жизнь улучшали.
Федор Кузькин в спектакле то и дело обращался к публике, намекая на события, о которых зритель знал из свежих газет:
(Слова и выражения, которых нет в повести, выделены жирным шрифтом.)
Фомич(на авансцене). Опять мне подфартило. Теперь и вовсе жить можно. Вроде бы счастье привалило. Счастье… А что это за штука такая? Вы-то как думаете? Я вот, к примеру, в детстве думал, что счастье — это большой дом с хорошим садом, как у попа Василия, откуда пахнет летом сиренью да яблоками, а зимой блинами. Потом я мечтал заработать много денег, накупить скота, двор построить большой… но тут колхоз пришел. А в колхозе, какое оно, счастье? Труд и революционная дисциплина, чтоб всем хорошо было. Ладно! И такое счастье мне подходит! Дали бы мне трактор, а то комбайн… Да поле бы закрепили бы гектаров на сто… И стал бы я настоящим колхозником… как ноне в «Правде» пишут вон про Володю Первицкого. Он город кормит, а я бы все Прудки накормил…
Вслух мечтая о собственной земле и технике, Кузькин упоминает статью в «Правде» о Герое Социалистического Труда Владимире Ивановиче Первицком. Статья о нем была напечатана в момент выхода спектакля к зрителю, т. е. в 1988 году. Первицкий был знаменит на всю страну: в разные времена у него побывали и Хрущев, и Брежнев, и Горбачев.
Полусерьезные-полушутливые названия колхозов, представителям которых грузил столбы Федор Кузькин, тоже появлялись только в спектакле. С одной стороны, они должны были рассмешить зрителя, с другой — делали происходящее на сцене еще более живым и современным:
Голос из толпы. Колхоз «Путь Ильича!» Федор Кузьмич, отпусти, пожалуйста!..
Кузькин (смотрит в накладную, кричит). Есть такие.
Голос из толпы. Колхоз «Вперед к победе!» Федор Фомич, побыстрее нельзя?
Голос из толпы. Колхоз «Смерть интервентам!» Федор Фомич, мы первые…
Колхозник-правозащитник
Актуальность ситуации, в которой оказался герой спектакля, заставила некоторых зрителей увидеть в нем не только типичный русский национальный характер, но и «первого правозащитника из колхозников». Об этом уже после премьеры «Живого» писал Юрий Черниченко[726]:
«Почему Федор Кузькин, будучи запрещен и в 1968-м и в 1975-м, вроде увиденный в то время считанными сотнями зрителей, друзей Таганки[727], уже и в пору застоя стал социальным явлением, сменил мерки-критерии?
Потому что „Живой“ — первый правозащитник из колхозников. ‹…› Рыцарь без страха и упрека, …нищий, неподкупный и гордый…
В таких случаях дергают за рукав и шепчут: „Опомнись, что ты несешь?“ Этот искалеченный войной и жизнью сельский люмпен, спасающий от голода кучу оборванных своих детей, — рыцарь? …идейный борец? …правозащитник?
Именно так, уважаемые… Да, он крепостной сталинской коллективизации. ‹…› Но …ни один атом души его не порабощен, и власть над собой местного и районного начальства …он не признает ни секунды. Да, он отбивается вроде только от голода, …но не лгите, будто цель его — одна сытость! На тех условиях, какие ему предлагают Мотяковы, сытость ему гадка и презренна! „Манна небесная“ от благодетелей, все эти харчи и одежки от ангелов аппарата, отдающих частицу похищенного и ждущих слез благодарности, понимаются Живым ясно и точно: враг отступает и хитрит, стань хитрее его!»[728]
Т. Бачелис писала: «Постепенно, в развороте действия забываем мы и о лубочном начале, и о побасенках легендарного Кузькина, …отходят на второй план и частушки, балалаечное треньканье. О нет, к сожалению, не устарел этот спектакль. Речь идет в нем не больше и не меньше, как об ожесточенной борьбе тех, кто хочет жить за счет чужого труда, и тех, кто умеет и хочет работать. Идет борьба за правовое государство. Мы учимся демократии…»[729]
Надо сказать, что именно эта сцена с манной особенно возмутила присутствующую на прогоне спектакля Екатерину Фурцеву. Речь идет о том, как Кузькин обнаружил дары руководства и как ангел посыпал его сверху манной небесной:
