Таежная богиня - [54]

— Ну, так куда ты ходил под утро? — повторил вопрос Сосновский, который, сидя за раскладным столом, шелестел картами, перебирая их, ставя какие-то пометки.

— Я... к ребятам ходил, — неожиданно для себя сказал Никита и испугался. Замер и Сосновский. Он внимательно смотрел сверху на Никиту и ждал продолжения.

— У них все хорошо... Они сказали...

— Что-о?! Они живы? — громко крикнул Виталий Павлович. В шатер стали заглядывать ребята.

— Нет, они не живы, они уже давно не живы, — Никита еще ниже опустил голову.

— А кто же тебе сказал?! Где они?! — затряс его Сосновский.

— Да не кричите вы! И уберите руки! — Никита вскинул голову и так посмотрел на руководителя, что тот поперхнулся. — Вот, — он разжал кулак. На ладони, светясь и сверкая фантастической зеленью, лежал изумруд. — Женя просил матери передать.

— Все, мужики, все, схожу с ума! — запричитал Виталий Павлович, схватившись за голову обеими руками.

— Никита, ты не мог бы рассказать все по порядку, — к Гердову подсел один из спасателей, — не упуская мелочей.

— А как рассказывать, если я сам не верю в то, что со мной происходит?! — ответил Никита.

— Ну-ка дай я посмотрю на минерал, — попросил притихший Сосновский.

Он долго рассматривал изумруд, вооружившись маленькой лупой.

— Ничего не понимаю, — произнес он наконец, — откуда он? На Урале, насколько я знаю, всего два месторождения — Березовское и Полевское. А этот совсем из другого места. Да и потянет он каратов на... Целое состояние! Скажи мне честно, Никита, откуда он? Никто не заберет его у тебя, и ты передашь его Жениной матери, только скажи, где взял?!

Никита порывисто поднялся, взял из рук Сосновского изумруд, положил в карман и молча вышел из шатра.

Ожидание

Никиту словно подменили. Маргарита Александровна просыпалась от скрипа пола на чердаке — внук уже работал. И засыпала, когда он продолжал работать. Сверху приятно тянуло запахом масляных красок, разбавителя, лака. Настряпав Никите еды, она уходила из дома на целый день, оставляя внука творить.

Голова Никиты трещала от избытка идей, которые были одна безумнее другой. Наконец выстроив их, Никита принялся осуществлять свои замыслы. Он даже особенно не задумывался, что и как будет изображать. Руки делали почти все сами. Нередко Никита сам удивлялся тому, что выходило у него из-под кисти. Сочные по цвету, трепетные и чувственные образы, казалось, дышат с определенным ритмом и настроением. Иллюзия пространства необычайной глубины и чистоты передавалась Никитой естественно и правдиво. Картины были как живые существа. Они словно издавали невыносимый молчаливый крик или звенели так, что закладывало уши.

Осенью Никита явился к Аркадию Сергеевичу Фомичеву, или Репью, как он назвал его при первой встрече, и молча поставил перед ним два полотна, что привез с собой из Сысерти.

Минуты три Репей стоял не шелохнувшись. Потом медленно перевел взгляд на Никиту и вдруг с милицейским подозрением выпалил:

— Ты где их нашел?! И ведь какой овечкой прикинулся тогда, а?! Хорош, ой хорош гусь!

Он сорвался с места и забегал по мастерской.

— Погодите, погодите, Аркадий Сергеевич, это мои картины, я их написал, причем только что, — Никита обезоруживающе улыбался.

— Ты думаешь, я стар, выжил из ума и не помню работы Матвея?! Нет, милый человек, я прекрасно помню не только темы, но и технику его работ, каждый, можно сказать, мазок!

Вдруг неожиданный звонок в дверь прервал словесную тираду художника Фомичева, и он бросился к дверям.

В мастерскую вошел могучий мужчина лет шестидесяти, с крупной головой, породистым носом и высоким покатым лбом. По осанке, театральности в движениях, по удивительного тембра голосу это был настоящий оперный артист.

— Нет, ты представляешь, Виталий, и он еще говорит, что это его работы! Да я двадцать лет их хранил вот здесь! — Репей кинулся к полке и похлопал по ней ладонью, подняв облако пыли. — Двадцать лет они лежали вот здесь и год назад пропали. А это сынок, оказывается, его... вырос!..

— Аркадий, успокойся, — гость прошел в мастерскую, чуть качнул головой Никите, бархатисто проговорил: — Здравствуйте, молодой человек!

— Нет, ну ты представляешь, каков нахал?!

— Подожди, Аркаша, я пришел по поводу выставки, что ты заявишь, количество, размеры...

— Да погоди ты о выставке, во мне кровь кипит от возмущения, а ты про выставку. Вот полюбуйся, притаранил мне две работы и выдает за свои!

Гость подошел к картинам, скрестил руки на груди и, покачиваясь с пятки на носок, долго рассматривал Никитины работы. Потом повернулся к Аркадию Сергеевичу и тихо проговорил, словно отдал приказ:

— Извинись, Аркаша, перед молодым художником.

Затем подошел к Никите и протянул ему руку:

— Замечательные работы! Давно я ждал нечто подобное, смело и откровенно. У вас что-то еще написано? — Никита кивнул. — Ну, так давайте несите все. Я помогу вам выставиться. Как ваше имя?

— Никита Гердов, — совсем растерявшись, проговорил юноша, не сводя глаз с внезапного покровителя. Он стал догадываться, что это один из самых авторитетных художников Свердловска.

— Вот и отлично, Никита Гердов. Завтра же прямо на Куйбышева, девяносто семь в Дом художников ко мне, — он опять протянул руку, — Коротич Виталий, будем знакомы. А ты, Аркадий, не будь смешным, извинись, пока не поздно, перед Никитой Гердовым.