Таежная богиня - [32]

Не давали покоя самые разные мысли. Все они имели начало или время отсчета — те три ночи на веранде у Леры. Это тогда он прикоснулся к Великому. Тогда он увидел настоящее чудо в живописи. И ничего в этом не было странного. Ну да, не совсем самостоятельно он это написал, некое Провидение водило его рукой, замешивая нужный цвет и накладывая его на холст. Не было ничего странного и в том, что не всем дано увидеть чудо. Чудо, оказывается, тоже надо уметь увидеть и понять. Циникам да скептикам этого не дано. Они видят то, что хотят видеть, — не более.

...Какие были глаза!.. Какой цвет! Такого больше не получить. Это краски отца в невзрачных тюбиках, это они оживили, осветили, разлились золотом! Волшебные были краски! Никита блуждал в воспоминаниях и получал от этого огромное наслаждение. Вновь и вновь он отмечал, что те три ночи были для него самыми главными в жизни, самыми счастливыми и самыми лучшими. И ничего, что он понял и оценил это только сейчас.

А вот с Армянином совсем непонятно. Ну, ведь сгорел же он тогда в гостинице, сгорел! И по всем приметам, и по документам... Не мог Никита ошибиться тогда на вокзале. У него зрительная память прекрасная, как у всякого художника. И вот сейчас на полуприцепе в толпе зэков был точно он или кто-то сильно на него похожий, ну просто двойник или близнец!..

На этот раз, как ни хотел Никита, как ни готовился к этому походу на Отортен, — все шло через пень-колоду. И чувство тревоги не покидало, что-то держало его там, внутри, мешало думать, мыслить, рассуждать. И сборы были с бухты-барахты, и детский сад с ним не рассчитался за роспись огромного холла, поэтому поехал почти без денег, и бабушка заболела некстати, короче, все, что могло, тормозило предстоящую поездку.

С некоторых пор у Никиты появилось новое свойство — более острое ощущение тревоги. Ему казалось, что он и слышать стал тоньше, и видеть зорче, и чувствовать малейшие отклонения в атмосфере.

Вот и сейчас. Возникшая тревога не давала покоя. Она, как зубная боль, то обострялась, то затихала. Покопавшись в себе, Никита понял, что тревога связана еще и с тем, что он так и не успел расшифровать отцовские записи и рисунки...

Машина, которая должна была пойти с утра в Ушму, собралась только к обеду. Ребята, заметно волнуясь, прождали ее у самого крыльца штаба почти до двух часов. Погода была отменной. С крыш слегка капало, запах весны и теплого дерева и тревожил, и расслаблял. Когда все же решили перекусить, подошла машина.

Валерии опять повезло. Один из прапорщиков, тот, что был помоложе, уступил ей место в кабине, а сам полез в кузов. Второй, более грузный, с крупным сизым носом в сетке фиолетовых прожилок и губастым ртом, пропустил девушку в глубину кабины, ближе к водителю, а сам сел у окна.

Ребятам повезло меньше. В огромном кузове оказалось не так уж и много места. Прямо посередине, между длинными продольными лавками, примыкающими к бортам, стоял новенький, пахнущий смолой гроб, закрытый крышкой. По углам кузова в полушубках сидели угрюмые солдаты с автоматами между колен. Никита сел ближе к переднему борту, там уже устроился недовольный передислокацией молоденький прапорщик. Разложили рюкзаки, лыжи и приготовились к дальней дороге. Однако и это оказалось не все.

Прежде чем выехать из поселка, надо было заехать к начальнику режима домой и доложить об отбытии. К величайшему удивлению туристов, из дома вышла женщина в огромных зеленых валенках на босу ногу и длинной, наспех запахнутой офицерской куртке с погонами старшего лейтенанта. Начальственно сдвинув брови, она сначала заглянула в кабину, долго смотрела на Валерию, затем поставила ногу на заднее колесо и заглянула в кузов. В этот момент куртка распахнулась, показав блеклую, застиранную ночную рубашку на тщедушном теле. Спрыгнув с колеса, она с суровым видом махнула рукой водителю, давая “добро”, мотор тотчас взревел, и машина пошла вон из поселка.

Как только было получено разрешение на выезд и машина тронулась, с Лерой заговорил губастый прапорщик. Выяснив у попутчицы, что она из самой Москвы, он сначала подбирал слова, стараясь не ударить лицом в грязь, вспоминая очень давнее посещение столицы, которое, впрочем, началось на Киевском вокзале и закончилось на Казанском. Потом Игоря Николаевича Головко, как он представился столичной девушке, словно прорвало. За пятнадцать минут Валерия узнала о нем все или почти все. Узнала, как выгодно быть прапорщиком в лагере, сколько он зарабатывает, какой дом строится под Херсоном, что ждет его не дождется новенькая, цвета морской волны “Лада” шестой модели, что он с некоторых пор завидный холостяк и что служить осталось ему совсем ничего, и так далее, и тому подобное. Валерия молча кивала, время от времени удивленно вскидывая бровь, потом перестала слушать и переключилась на проплывающую за окнами машины природу. Ей никогда не доводилось видеть столь дремучей тайги да еще зимой. За окнами машины творилось действительно что-то невероятное. Деревья были плотно одеты в белоснежные шубы и шапки, они будто дремали, дожидаясь вовсю бегущей к ним весны. Валерии все время казалось, что вот-вот из-за толстенного, смятого в огромные складки снежного одеяла, накрывшего буреломы, покажется голова волка или медведя.