Та, далекая весна - [71]

И все же спокойно говорить Иван не мог. Что-то мешало, раздражало. Наконец понял, отчего это чувство: прямо на него в упор смотрели зло прищуренные глаза. Иван узнал Панютина, сына мелкого помещика. До революции этот помещик числился попечителем школы и немало попортил крови матери постоянными придирками. Потом попечитель куда-то исчез, а сынок его прижился в совхозе. Он, кажется, окончил университет, а служит всего только счетоводом.

Панютин не отрывал от Ивана колющего взгляда. Тонкие губы его под редкими бесцветными усами кривились в презрительной усмешке.

«Ну и пускай смотрит!» — обозлился Иван и продолжал говорить, стараясь не глядеть в сторону Панютина.

И его слушали внимательно. Вот молодой паренек в треухе, сползшем на затылок, сидит на полу и, ловя каждое слово, не спускает с Ивана добрых, жадных глаз; пожилой, бородатый Акимыч из Крутогорки держит в руке потухшую цигарку и слушает; тоже немолодой, не знакомый Ивану рабочий присел на корточки у стены, усиленно дымит махоркой и по временам лохматит и без того растрепанную бороду.

«Слушают! Интересуются!» — мелькнула радостная мысль.

Ивану хочется проще, убедительнее пересказать людям все, что недавно узнал сам. Они обязательно должны понять, что бога нет, а религию придумали для себя сами люди. Иван старается изо всех сил, но взгляд его против воли снова натыкается на злое лицо Панютина. Тот, криво усмехаясь, что-то, видно, обидное для Ивана шепчет на ухо сидящему рядом благообразному старичку, бухгалтеру совхоза.

Иван добросовестно пересказал все, что было у него записано, и закончил:

— Вот так наука доказывает, что ничего божественного в природе нет. Религию создали в древние времена сами люди, а попы воспользовались этим и стали наживаться на людской вере.

— Так! — выдохнул с клубами дыма рабочий с взлохмаченной бородой. — Стало быть, морока одна?

— Факт, морока! — подтвердил паренек с добрыми глазами.

Убедил! Но не успел Иван порадоваться, как послышался въедливо-скрипучий голос Панютина:

— Имею к докладчику вопрос. Откуда вы, молодой человек, извлекли все истины, что так складно изложили нам?

Его издевательский тон, злая усмешка презрительно скривленных губ разозлили Ивана, и он решительно рубанул:

— Из науки. Из нашей пролетарской науки, гражданин Панютин.

— Не затруднит ли вас ответить, кто же из уважаемых пролетарских ученых преподал вам сии истины?

Что мог ответить Иван? Признаться, что только добросовестно пересказал услышанную лекцию? Не будет этого!

— Энгельс… и Маркс тоже.

— Вы читали их труды?

«Чего он привязался? Какое ему дело, что я читал?» — подумал Иван и сердито бросил:

— Что надо, то и читал.

— Очень хорошо! — подленько усмехнулся Панютин. — А известно ли вам, молодой человек, что великий ученый Чарлз Дарвин был глубоко верующим христианином?

Ну и что? Кто такой Дарвин, Иван не знал. Может, и был такой, но раз он верующий, кому он нужен?

— Дарвин — ваш ученый, буржуазный, а Маркс и Энгельс пролетарские — они в бога не верили.

— Дарвин — великий естествоиспытатель, и некоторые из его положений, если я не ошибаюсь, вы приводили в своем докладе.

— Мы берем из буржуазной науки то, что верно, — вспомнил Иван слова городского лектора.

— Или что вам выгодно?

Теперь Панютин говорил без злобы: он просто издевался, унижал Ивана перед всеми его же невежеством.

— Согласен, Маркс и Энгельс — видные экономисты, но есть большие гиганты философской мысли. Гениальный мудрец Лев Толстой в основу всей жизни ставил величие божественного духа в противовес ограниченности материализма.

— Чего же попы отлучили Толстого от церкви и предали анафеме? — обрадовался Иван возможности сразить противника.

— Его отлучили церковники, — спокойно, даже снисходительно пояснил Панютин. — Вокруг религии напластовалось много нелепого, чуждого истинной вере. Гениальный ум Толстого очистил религию от суеверия, выгодного церковникам, и они прокляли его. Но высшая истина — в его учении, в его глубокой вере в божественное начало…

Панютин говорил уже не Ивану, не с ним спорил, а разъяснял свои «божественные» мысли всем собравшимся. Его вредную агитацию слушали не менее внимательно, чем Иванову лекцию.

Иван с ужасом понял, что, зная больше его, Панютин скорее может убедить слушателей, повести их за собой. До боли в пальцах Иван сжал в кармане полушубка шершавую ручку «бульдога». Хотелось выхватить револьвер и всадить все пять пуль в ненавистную рожу врага.

Но разве это убедит кого-нибудь в его правоте, докажет, что бога придумали люди?

Перед Иваном новый, сильный враг. Это не кулак Макей, не бандит Русайкин — револьвер против него бессилен. Нужно другое, более могучее оружие — знания. А он, Иван, комсомольский вожак, стоит безоружный, бессильный перед наглым, самоуверенным врагом.

А Панютин все говорил:

— Можно согласиться с докладчиком, что суеверия, вера в домовых и леших созданы самими людьми, но помилуйте, какое это имеет отношение к подлинной вере! Миром правит не материалистическая теория, а божественная идея, высший дух, которому подчинены все мысли и поступки людей…

— Дело мудреное насчет духа-то, — пробасил Акимыч. — Вон здесь какой крепкий дух — хоть топор вешай, а бога чего-то не видать.