Та, далекая весна - [7]
На этот раз, торопясь куда-то, Тимофей не пустился в длинные рассуждения, а, выпросив кусок газеты, сказал только:
— Это ты правильно, Ванюха, на живоглотов отряд направил. Их потрясти надо. И опять же беднякам меньше сдавать пришлось. Правильно, по-справедливому сделал.
Да, теперь Иван твердо знал: поступил он справедливо. Прощаясь, Стрельцов крепко пожал ему руку.
— До свиданья, Бойцов! Ты парень настоящий. Наш, за революцию. Так и держи! Жаль — поговорить толком времени нет. Ну ничего, еще встретимся. Ты не дрейфь!
А чего ему дрейфить? Никого он не боится.
В село пришла зимняя тишина. Все засыпал глубокий, непролазный снег. Избы в белых шапках. К воротам и калиткам в глубоких сугробах прокопаны проходы.
Зима выдалась особенно снежной. В лесу, наверное, на сажень замело все проезды и тропинки. Бандиты в селе не появлялись: не то испугались последней стычки с продотрядом, не то не могли выбраться из заносов.
Тихо было в селе.
Рано, еще совсем затемно, хозяйки затапливали печи, и прямые дымы тянулись высоко в небо. Позвякивали по утрам ведра у колодцев, мычали коровы. В воздухе, очищенном крепким морозом, все звуки становились особенно звонкими. Рассвет наступал медленно, неохотно.
Как только немного развиднялось, Иван отправлялся в Совет. Разжигал печку и садился за стол. Посетителей было немного. Заходил кто-нибудь из мужиков поинтересоваться, что в газете пишут. Одни вправду интересовались, другие — для прилику, норовя прихватить газетку на раскур. Чаще всего забегали Ивановы дружки: Федя Федотов и Колька Говорков.
Вестей о Тихоне Бакине не приходило. Все дела за него вел Иван. Дел, впрочем, было немного: два раза в неделю он посылал в волость за почтой, наряжал подводы за дровами для школы и сельского Совета. При каждом наряде мужики ворчали и ругались, но не больше, чем при Тихоне.
Однажды зашла в Совет жена Бакина, Прасковья. Повязанная черным полушалком, она сидела на скамье и, всхлипывая, жалобно глядела на Ивана.
От ее взгляда Ивану стало не по себе: он вдруг почувствовал себя виноватым, виноватым в том, что сказал про встречу Тихона с бандитом. Это после его слов Стрельцов арестовал Бакина, и Прасковья осталась вроде как вдовой. Промолчи он тогда…
— Ванюша, за что же Тихона-то моего заарестовали? Что он им, проклятущим, сделал плохого?
«Значит, не знает, что я сказал», — с облегчением подумал Иван и сейчас же рассердился на себя за лицемерие, поэтому, наверное, и ответил женщине резко, даже грубо:
— С бандитами он дружбу водил, кулакам потакал — вот и арестовали.
— Батюшки светы! Да какую же дружбу! — ахнула Прасковья. — Нужны они! Ты сам подумай: куда ему податься? Скажи он Макею или Захаркину слово поперек — враз со свету сживут. Эти рядом, в лесу бандитов полно, а до волости далеко. Куда ему деваться, коли что не так?
Как ни прикидывай, а в словах Прасковьи была истина. Наверное, поэтому и председателем такого, как Тихон Бакин, выбрали: он всем угодит и никого не обидит.
— Да, конечно… — неопределенно пробормотал Иван.
— Ванечка, родной, а может, написать куда-нето? За Тихона написать. Хоть бы знать, где он, болезный мой! — умоляюще глядя на Ивана, произнесла женщина и вытерла глаза углом полушалка.
— Написать можно, — согласился Иван. — В волисполком напишем.
— Напиши, потрудись, родимый, а я уж сама писание это в волость снесу.
Иван, не откладывая, сочинил бумагу в волисполком о том, что председателя сельского Совета нет, что семья интересуется, где он, а ему, писарю сельсовета, неизвестно, что надо делать без председателя.
Подписать пришлось самому: выбранный секретарем сельсовета Семен Косов, мужичок из крепких середняков, после ареста Тихона в Совет не показывался, а когда Иван пошел к нему домой, Семен замахал руками и взмолился:
— Не тревожь ты мою душу, не впутывай в эти дела! Человек я неграмотный, где там разобраться, что к чему, кто правый, кто виноватый. Тут и самому в Чеку угодить недолго.
А жена его, женщина дородная и решительная, напирала на Ивана всей своей мощью, вытесняла из избы, приговаривая:
— Не трожь его! И не ходи к нам, греха не заноси. Ничего мы знать не знаем и знать не хотим! Наше дело сторона.
Больше к Семену Косову Иван не заходил, а решал все на свой страх и риск…
В этот вечер мать дома встретила Ивана со смехом:
— Ого, Иванушка, до чего ты дослужился — взятку тебе принесли!
— Какую взятку? — не понял Иван. По правде сказать, он имел очень смутное представление о том, что такое взятка.
— Два десятка яиц и горшок сметаны Бакина Прасковья притащила. Больно жирно берешь по теперешнему времени, столоначальник. Борзыми щенками тоже брать будешь?
Только при упоминании о «Ревизоре» дошла до Ивана ирония Марии Федоровны. Может, не скажи она так, Иван ничего страшного не увидел бы в приношении: он написал бумагу, Прасковья в благодарность… А яиц и сметаны он давно не пробовал. Но сейчас он, вспыхнув, спросил:
— И ты взяла?
Материнская рука мягко коснулась его растрепанных волос:
— Успокойся. Обратно ее отправила вместе с дарами.
Они с матерью всегда дружили. С тех пор как Иван помнил себя, мать не приказывала ему, не ломала волю мальчишки, а советовала. Для Ивана эти советы были обязательными. Если получалось не так или плохо, когда он поступал вопреки советам матери, Мария Федоровна не ругала его, не попрекала, а просто говорила: «Понял, что получилось плохо? А почему?» И он обязан был ответить на это «почему», не щадя себя, не прячась за «случайно», за «так уж вышло», должен был найти причину неправильного поступка прежде всего в самом себе.
Всё началось с того, что Марфе, жене заведующего факторией в Боганире, внезапно и нестерпимо захотелось огурца. Нельзя перечить беременной женщине, но достать огурец в Заполярье не так-то просто...
Два одиноких старика — профессор-историк и университетский сторож — пережили зиму 1941-го в обстреливаемой, прифронтовой Москве. Настала весна… чтобы жить дальше, им надо на 42-й километр Казанской железной дороги, на дачу — сажать картошку.
В деревушке близ пограничной станции старуха Юзефова приютила городскую молодую женщину, укрыла от немцев, выдала за свою сноху, ребенка — за внука. Но вот молодуха вернулась после двух недель в гестапо живая и неизувеченная, и у хозяйки возникло тяжелое подозрение…
В лесу встречаются два человека — местный лесник и скромно одетый охотник из города… Один из ранних рассказов Владимира Владко, опубликованный в 1929 году в харьковском журнале «Октябрьские всходы».
«Соленая Падь» — роман о том, как рождалась Советская власть в Сибири, об образовании партизанской республики в тылу Колчака в 1918–1919 гг. В этой эпопее раскрывается сущность народной власти. Высокая идея человечности, народного счастья, которое несет с собой революция, ярко выражена в столкновении партизанского главнокомандующего Мещерякова с Брусенковым. Мещеряков — это жажда жизни, правды на земле, жажда удачи. Брусенковщина — уродливое и трагическое явление, порождение векового зла. Оно основано на неверии в народные массы, на незнании их.«На Иртыше» — повесть, посвященная более поздним годам.
«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».