Та, далекая весна - [7]

На этот раз, торопясь куда-то, Тимофей не пустился в длинные рассуждения, а, выпросив кусок газеты, сказал только:

— Это ты правильно, Ванюха, на живоглотов отряд направил. Их потрясти надо. И опять же беднякам меньше сдавать пришлось. Правильно, по-справедливому сделал.

Да, теперь Иван твердо знал: поступил он справедливо. Прощаясь, Стрельцов крепко пожал ему руку.

— До свиданья, Бойцов! Ты парень настоящий. Наш, за революцию. Так и держи! Жаль — поговорить толком времени нет. Ну ничего, еще встретимся. Ты не дрейфь!

А чего ему дрейфить? Никого он не боится.

В село пришла зимняя тишина. Все засыпал глубокий, непролазный снег. Избы в белых шапках. К воротам и калиткам в глубоких сугробах прокопаны проходы.

Зима выдалась особенно снежной. В лесу, наверное, на сажень замело все проезды и тропинки. Бандиты в селе не появлялись: не то испугались последней стычки с продотрядом, не то не могли выбраться из заносов.

Тихо было в селе.

Рано, еще совсем затемно, хозяйки затапливали печи, и прямые дымы тянулись высоко в небо. Позвякивали по утрам ведра у колодцев, мычали коровы. В воздухе, очищенном крепким морозом, все звуки становились особенно звонкими. Рассвет наступал медленно, неохотно.

Как только немного развиднялось, Иван отправлялся в Совет. Разжигал печку и садился за стол. Посетителей было немного. Заходил кто-нибудь из мужиков поинтересоваться, что в газете пишут. Одни вправду интересовались, другие — для прилику, норовя прихватить газетку на раскур. Чаще всего забегали Ивановы дружки: Федя Федотов и Колька Говорков.

Вестей о Тихоне Бакине не приходило. Все дела за него вел Иван. Дел, впрочем, было немного: два раза в неделю он посылал в волость за почтой, наряжал подводы за дровами для школы и сельского Совета. При каждом наряде мужики ворчали и ругались, но не больше, чем при Тихоне.

Однажды зашла в Совет жена Бакина, Прасковья. Повязанная черным полушалком, она сидела на скамье и, всхлипывая, жалобно глядела на Ивана.

От ее взгляда Ивану стало не по себе: он вдруг почувствовал себя виноватым, виноватым в том, что сказал про встречу Тихона с бандитом. Это после его слов Стрельцов арестовал Бакина, и Прасковья осталась вроде как вдовой. Промолчи он тогда…

— Ванюша, за что же Тихона-то моего заарестовали? Что он им, проклятущим, сделал плохого?

«Значит, не знает, что я сказал», — с облегчением подумал Иван и сейчас же рассердился на себя за лицемерие, поэтому, наверное, и ответил женщине резко, даже грубо:

— С бандитами он дружбу водил, кулакам потакал — вот и арестовали.

— Батюшки светы! Да какую же дружбу! — ахнула Прасковья. — Нужны они! Ты сам подумай: куда ему податься? Скажи он Макею или Захаркину слово поперек — враз со свету сживут. Эти рядом, в лесу бандитов полно, а до волости далеко. Куда ему деваться, коли что не так?

Как ни прикидывай, а в словах Прасковьи была истина. Наверное, поэтому и председателем такого, как Тихон Бакин, выбрали: он всем угодит и никого не обидит.

— Да, конечно… — неопределенно пробормотал Иван.

— Ванечка, родной, а может, написать куда-нето? За Тихона написать. Хоть бы знать, где он, болезный мой! — умоляюще глядя на Ивана, произнесла женщина и вытерла глаза углом полушалка.

— Написать можно, — согласился Иван. — В волисполком напишем.

— Напиши, потрудись, родимый, а я уж сама писание это в волость снесу.

Иван, не откладывая, сочинил бумагу в волисполком о том, что председателя сельского Совета нет, что семья интересуется, где он, а ему, писарю сельсовета, неизвестно, что надо делать без председателя.

Подписать пришлось самому: выбранный секретарем сельсовета Семен Косов, мужичок из крепких середняков, после ареста Тихона в Совет не показывался, а когда Иван пошел к нему домой, Семен замахал руками и взмолился:

— Не тревожь ты мою душу, не впутывай в эти дела! Человек я неграмотный, где там разобраться, что к чему, кто правый, кто виноватый. Тут и самому в Чеку угодить недолго.

А жена его, женщина дородная и решительная, напирала на Ивана всей своей мощью, вытесняла из избы, приговаривая:

— Не трожь его! И не ходи к нам, греха не заноси. Ничего мы знать не знаем и знать не хотим! Наше дело сторона.

Больше к Семену Косову Иван не заходил, а решал все на свой страх и риск…

В этот вечер мать дома встретила Ивана со смехом:

— Ого, Иванушка, до чего ты дослужился — взятку тебе принесли!

— Какую взятку? — не понял Иван. По правде сказать, он имел очень смутное представление о том, что такое взятка.

— Два десятка яиц и горшок сметаны Бакина Прасковья притащила. Больно жирно берешь по теперешнему времени, столоначальник. Борзыми щенками тоже брать будешь?

Только при упоминании о «Ревизоре» дошла до Ивана ирония Марии Федоровны. Может, не скажи она так, Иван ничего страшного не увидел бы в приношении: он написал бумагу, Прасковья в благодарность… А яиц и сметаны он давно не пробовал. Но сейчас он, вспыхнув, спросил:

— И ты взяла?

Материнская рука мягко коснулась его растрепанных волос:

— Успокойся. Обратно ее отправила вместе с дарами.

Они с матерью всегда дружили. С тех пор как Иван помнил себя, мать не приказывала ему, не ломала волю мальчишки, а советовала. Для Ивана эти советы были обязательными. Если получалось не так или плохо, когда он поступал вопреки советам матери, Мария Федоровна не ругала его, не попрекала, а просто говорила: «Понял, что получилось плохо? А почему?» И он обязан был ответить на это «почему», не щадя себя, не прячась за «случайно», за «так уж вышло», должен был найти причину неправильного поступка прежде всего в самом себе.