Та, далекая весна - [60]

— Так ты в бога веришь? Как же ты в комсомол с крестом?

— Не верю: бог мне ни к чему. Мне Степан про бога тоже все объяснил, что он опиум для народа.

«Ишь ты, Степан! — с облегчением подумал Иван. — Самый вроде тихий, незаметный в ячейке, а смотри, какой агитатор!»

Гришан немного грустно спросил:

— А с крестом, значит, нельзя? — и, не дожидаясь ответа, стянул с шеи шнурок с маленьким крестиком на нем. — Выбросить?

— Выбросить, — категорически потребовал Иван.

— Подожди, Иванушка, — вмешалась в разговор Мария Федоровна. — Скажи, Гриша, почему ты носишь крест, если в бога не веришь?

Гришан покраснел, опустил глаза и едва слышно проговорил:

— Мамкино благословение это. Когда умирала, сама на меня надела и велела носить в защиту от всех напастей. — И решительно добавил: — Если нельзя, я выброшу…

— Не надо быть таким категоричным, Иван, — обернулась к сыну Мария Федоровна и, положив руку на вихрастую голову Гришана, сказала: — Носить крест на шее, конечно, ни к чему, но и выбрасывать не годится. Заверни-ка ты его в чистую тряпицу и спрячь в укромный уголок — пускай хранится как память. О матери нельзя забывать. Так, товарищ секретарь комсомола?

— Наверное, так, — не очень охотно согласился Иван.

На следующем собрании Григория Куренкова приняли в члены РКСМ, а вскоре он показал себя на деле.

Иван не ошибся. Нетрудно было предугадать, что сельские богачи по-своему попытаются использовать смерть Сергунова и смену председателей сельсовета. Первую попытку сделал опять же Тихон Бакин.

Дни стояли вёдреные, жаркие, когда начали жатву, и все спешили убраться без дождя.

Иван поднялся ранним утром. Посева у них с матерью не было, только огород при доме. За суетой всяческих дел Иван совсем забыл о нем. В то утро совесть его заела: в картошке бурьян поднялся выше ботвы, а у него всё руки не доходят прополоть ее и второй раз окучить.

Но едва Иван прошел два рядка, прибежал Колька и, как всегда захлебываясь, закричал:

— Ванька, скорее в Совет — там шумят.

— Что случилось?

— Тихон Бакин шумит. Снопы хотел у Марьи Бочкаревой отобрать, Гришана кнутом излупил.

Иван вспомнил, как Тихон доказывал Сергунову, что озимый урожай Марьи Бочкаревой принадлежит ему и как Саня осадил Тихона.

Бросив лопату, Иван следом за Колькой пошел в сельсовет. По дороге Колька торопливо рассказал:

— Марье трудно в одиночку со жнитвом справиться, вот Гришан и вызвался помочь ей. Два дня Марья серпом жала, Гришан косой махал. Ребятишки Марьины малым-малы, а тоже помогали: за Гришаном снопы вязали и в суслоны стаскивали. Сегодня бы и пошабашили. Только явился Тихон Бакин с двумя подводами. Давай, дескать, Марья, за долги рассчитываться — и стал снопы в воза класть. Марья было не давать, а Тихон заорал на нее, что она бога не боится, что он ее ребят от смерти спас, а сам знай снопы кладет. Марья ему про Сергунова напомнила, а Тихон: «Нет вашего Сергунова, и порядкам его конец». У Марьи руки совсем опустились. А Гришан ей говорит: «Ничего, тетка Марья, все на месте будет», и стал помогать Тихону возы накладывать. Наложили на совесть, гнетами притянули. Почитай, половину урожая на два-то воза захватили. Гришан забрался на первый воз — довезу, дескать, дядя Тихон, одному-то тебе с двумя возами несподручно. Ну, Тихон ничего — на втором возу следом поехал. А Марья с ребятами позади идет, слезы вытирает. Въехали в село, а Гришан к Марьиному гумну поворачивает. «Куда?» — орет Тихон. А Гришан в ответ: «К хозяйке на гумно». Тут и заварилось! Тихон у Гришана вожжи вырывает, тот не отдает. Тихон как перепояшет его по спине кнутом, да так, что Гришан с воза покатился. Но сразу вскочил и в уздечку впился — не оторвешь. Марья крик подняла, ребятишки ее завопили. На крик Федя Федотов и его братан из избы выскочили — хорошо, не в поле были. Потом я подоспел, мой братан Павлуха с гумна прибежал. Федин братан Федот у Тихона кнут вырвал. Взяли они его с Павлухой под ручки — и в Совет. А мы с Гришаном и Федей возы к Марье на гумно завернули и снопы там свалили.

— А Тихон где?

— В сельсовете же! Упирался, кричал: «К бесу ваш Совет!» Но ничего — доставили.

У сельсовета стояли две подводы Бакина, уже пустые, без снопов. В избу набилось много людей. Были здесь и Тихон, и Кузьма Мешалкин, и Марья со всеми ребятами, Федя, Гришан, Федот Федотов, Павлуха Говорков.

— Креста на тебе нету, Тихон! — корил Кузьма Бакина. — Последнюю краюху готов у вдовы да детишек малых изо рта вырвать!

— Крест на мне, а долги платить бог велел, — отвечал Тихон Бакин, не пряча злых глаз.

Вот ведь какой он, Бакин: то тихий, елейный, когда на хвост наступят, под дурачка-вахлачка, ничего не понимающего, подстраивается, то зубы звериные показывает, когда какую-то силу за собой чует. На какую же он сейчас силу надеется, что злобу свою не скрывает? Ну нет, Бакин, по-твоему не будет!

— Марья тебе заплатит, как Сергунов велел, — сказал Иван. — Брала три пуда — три пуда и отдаст. Помолотится — тебе первому.

Тихон поспешно обернулся к Ивану и смерил его ненавидящим взглядом.

— Опять ты, Ванька, не в свое дело встреваешь! Всегда свару между людьми заводишь. А что твой Сергунов говорил — в землю с ним ушло. По правде надо жить.