Та, далекая весна - [35]

Первое собрание крутогорских комсомольцев избрало секретарем ячейки Ивана Бойцова.

Солнце закатилось. Там, где оно спряталось, огнем пылали мелкие облачка. С другой стороны небосклона выползала луна. Была она большая, красная, прикрытая пыльным туманом, что скопился в воздухе за знойный, сухой день.

И на завтра все обещало такой же жаркий день с иссушающим ветром.

Стрельцов сидел на верхней ступеньке крыльца, новые члены комсомола — вокруг него. Это не было очередным собранием. Просто Стрельцов решил заночевать в Крутогорке, Иван зазвал его к себе, и сейчас они собрались просто так, поговорить.

На смуглых, запавших щеках Стрельцова к вечеру проступили яркие пятна румянца. Хотя воздух не успел остыть и было все еще жарко, Стрельцов жаловался, что он замерзает. Иван накинул ему на плечи кожушок, и Стрельцов, кутаясь в него, все никак не мог согреться. Глаза его лихорадочно поблескивали и стали большими, темными. Он смотрел куда-то далеко-далеко и негромко говорил:

— И покалечили бандюки меня не так-то уж сильно, а до сих пор никак не оправлюсь. Как только вечер — трясет. И черт его знает отчего. Может, внутри что повредили, гады! Ну ничего — кости целы, а все остальное образуется. Зато с бандитами покончили вконец и навсегда.

— А что с ними сделали? — несмело спросил Колька.

— Что причиталось, то и получили. Русайкина налево пустили. Много на нем крови — таких щадить нельзя. Остальных кого осудили, кого отпустили.

— А Яшка Захаркин?

— Осудили его и выслали куда-то на Север. Убрали с дороги, чтобы не путался под ногами.

Помолчали.

На темнеющем небе вспыхнуло несколько ярких звезд. Вдруг Стрельцов заговорил негромко, но оживленно:

— И что бы ни было, братва, как бы нас ни калечили, как бы трудно ни было, а в замечательное время мы живем. Ведь у нас на глазах новый мир рождается. И надо видеть, каким он будет. Замечательная жизнь впереди! Да мы еще ее увидим — Ильич так сказал. Только бороться за эту жизнь надо. Ногти срывать, а карабкаться вверх. Нет, не карабкаться — не черепахи мы — на крыльях лететь!

Глаза Стрельцова разгорелись, и казалось, что в смешанном свете непогасшей зари и поднявшейся луны они сами по себе излучают искристый свет.

— Митя, — первый раз назвал Стрельцова по имени Иван, — о каких крыльях ты говорил, когда дал мне комсомольский билет? Кто такой этот Икар?

— Икар? — переспросил Стрельцов, отвлеченный от своих мыслей, и, взглянув на Ивана, улыбнулся. — Икар хороший был парень. Твой ровесник. Он полетел к солнцу.

— Зачем?

Стрельцов помолчал, глядя на красный диск луны.

— Зачем? Не всегда люди могут объяснить, почему их тянет вперед и выше. Но без этой тяги замерла бы жизнь, а мы так и остались бы обезьянами или что-то вроде того.

Он опять помолчал, потом, глядя на первые мерцающие в вышине звезды, начал негромко рассказывать:

— Это древняя греческая легенда. Я недавно ее прочитал, и этот Икар все время стоит перед глазами. На острове Крит жил умелец Дедал с сыном Икаром. Всячески старался Дедал угождать царю Миносу, но, видно, чем-то не угодил, и грозила ему смерть. Тогда он решил удрать от злого, капризного царя. Из птичьих перьев, скрепленных воском, он сделал крылья для себя и для сына. Икару он наказывал: «Лети, сынок, но не подымайся высоко — солнце растопит воск и крылья рассыплются; не опускайся низко — морские волны обдадут тебя брызгами и крылья отяжелеют». Они полетели. Икар, вырвавшись из мрака, рванулся ввысь, к солнцу. И воск растаял, крылья не держали больше Икара. Он опустился, волны обдали крылья брызгами, притянули к себе, подхватили Икара и увлекли в глубь моря…

— Погиб? — шепнул Колька, глядя широко раскрытыми глазами на Стрельцова; тот только наклонил голову, и Колька глубоко вздохнул: — Жаль…

— А Дедал? — спросил Федя. Стрельцов усмехнулся:

— Дедал? Что ж, Дедал приземлился осторожненько в другом царстве-государстве…

Ивана не волновала судьба Дедала — смелый греческий юноша стоял перед его глазами.

— Зачем было подыматься высоко, если крылья плохие?

— Зато он видел солнце, — задумчиво произнес Стрельцов. — И люди помнят не осторожного Дедала, а безрассудного Икара. Без дерзания нет полета. Следом за Икаром другие стремятся в высоту, не боясь опасности, на неудачах учатся побеждать.

Наутро, проводив Стрельцова, Иван вернулся домой. Мария Федоровна сидела у окна, и глаза у нее были грустные-грустные.

— Мама, что с тобой? — забеспокоился Иван.

— Жалко мне его.

— Кого?

— Митю. Разве ты не заметил?

— Чего?

Мать удрученно вздохнула.

Иван видел только то, что Мария Федоровна тепло, по-матерински заботится о Стрельцове. Вчера вечером она настояла, чтобы он поел как следует, сегодня утром достала у соседей парного молока и не успокоилась, пока Стрельцов не выпил его. Вот так же мать хлопотала около него, когда он лежал больной.

— Чего я не заметил? — еще раз, уже с тревогой спросил Иван.

— Плохи его дела, — ответила мать. — Болен он. Тяжело болен.

— Он еще не оправился после бандитов. Стрельцов крепкий — поправится.

— Хорошо, если так, но боюсь, что дело много хуже.

ИГУМЕНСКИЕ КОНИ

— Что же ты думаешь, бандитов скрутили — и борьба кончилась? Нет, друг, ей только начало. До революции на селе дело еще не дошло. — Сергунов сдвинул островерхий шлем на лоб, порывистым движением почесал затылок и, поправив шлем, пристально взглянул на Ивана. — Другой я вижу нашу Крутогорку. К чертям межи! Общее поле, а на нем машины ходят. Замечательные машины! Есть такая машина — трактор называется, два десятка лошадей заменяет, а управляется с ней один человек. Слыхал про такое?