Та, далекая весна - [29]
— Чего нам говорить? — нагло усмехнулся бандит. — Теперь ваш разговор. Хотите — байки разводите, хотите — без разговору налево, в расход.
— Спешить не будем. В расход пустить никогда не поздно, — спокойно сказал чекист Пазухин. — Из мужиков будешь?
— Да уж не из графьев! — опять усмехнулся рябой.
— Фронтовик?
— И в окопах вшей кормили.
— Откуда родом?
— Вот это вам ни к чему! — посуровел бандит.
— Как прозывают?
— И это не к чему вам знать.
— Так. Вопрос ясен: значит, местный, за семью боишься, — на этот раз усмехнулся уже Пазухин. — Успокойся, с семьями бандитов мы не воюем. А ты знаешь, что Советская власть объявила прощение всем бандитам, которые сами с повинной придут?
— К нам это не касается, — мрачно ответил бандит. — Не сами к вам пришли — мужики привели.
— Эх ты, голова! — не выдержал Полозов. — Мужики тебя, мужика, привели! Выходит, поперек горла ты им встал. Сам мужик, а мужикам спокойной жизни не даешь, за кого ж ты стоишь?
Бандит, отвернувшись, буркнул:
— За кого надо, за того и стоим. За мужика стоим.
— И много там, в лесу, таких? — как будто мимоходом, спросил Пазухин.
— Попробуй сунься — сам узнаешь, — нагло взглянул на него бандит.
— Ох, мусору у тебя в голове куча! — покачал головой Полозов. — Не за мужика вы стоите, а за кулака. Царский хомут с шеи сбросили, не терпится другой надеть — кулацкий. Так? Хватит уж мужику-то голову морочить да его именем прикрываться. Защитники нашлись!
— Вот-вот, — подхватил Говорок. — Без вас мужики разберутся. Мужик теперь видит — власть за него…
— Ну, а тебя как звать-прозывать? — обратился Пазухин ко второму бандиту.
Парень вздрогнул, как от удара, но глаз от земли не оторвал.
— Емельяном.
— Ты, Емельян, знаешь вон того? — Пазухин показал на Яшку Захаркина.
— Так ведь как знаю: бывал он в лесу. Приедет, чегой-то с Русайкиным поговорит и уезжает. А постоянно в отряде его не было. По весне, правда, месяца два или три прожил.
— Так. Ясно. Связной, значит. Уведите этих, — указал Пазухин на рябого бандита и Яшку.
— Ну, Емеля, садись сюда на лавку да поговорим ладком, — сказал Пазухин, когда чекисты увели бандита и Яшку. — Ты тоже идейный борец за кулацкие интересы?
— Не! Я около лошадей, — мотнул головой парень. — Я — как хозяин велит.
— А кто у тебя хозяин?
— Севостьян Сахаров. Я издетства у него в батраках живу. Его продразверстка в разор ввела. Так он со зла к Русайкину подался. Ну и меня с собой взял.
— Ты и пошел в бандиты.
— А что ж, хозяин велел — и пошел, — с туповатым упрямством повторил парень и вздохнул, — попробуй не пойди. Он матке наперед десять пудов ржи дал. А у нее, кроме меня, пятеро.
— Выходит, за десять пудов ржи в бандиты пошел?
— Куда ж было податься! — развел руками парень.
— И в налеты ходил? Многих сам-то прикончил?
— Не, упаси боже! — замахал руками Емельян. — Я при лошадях. И сюда тоже лошадьми правил.
— Ну, а если мы тебя отпустим, опять к бандитам подашься?
— Отпустите? И расстреливать не будете? Да ни в жисть… — От возбуждения парень даже с лавки вскочил, но сейчас же осекся, сник. — А куда мне теперь? Ведь они матку замордуют.
— Не замордуют, — успокоил его Пазухин. — Не дадим больше никого мордовать. Много ли человек у Русайкина сейчас?
— Да, поди-ка, человек двадцать есть.
— Всего? — не сдержал удивления Полозов.
— А то! Как продразверстку отменили, так и начали растекаться. Каждую ночь одного-двух недочет.
— Выходит, плохи дела у Русайкина?
— Куда уж хуже! — махнул рукой парень.
— Вот что, Емельян, давай договоримся: ты нас проводишь в лес к Русайкину, а потом мы тебя отпустим на все четыре стороны.
— А не обманешь? — с сомнением глянул парень на Пазухина. — Побожись!
— Божиться не буду — в бога не верю, а слово большевика даю. И в село ваше сообщу, что прощен ты по чистой. А за мать не беспокойся — бандитов ликвидируем всех подчистую.
— Ну, так и проведу.
— Договорились. Теперь идите, а мы тут словцом перекинемся. А ты, парень, задержись, — остановил он Ивана. — Комсомолец?
— Пока нет, — замялся Иван.
— Считай, что комсомолец, — улыбнулся Полозов.
— Лес здешний знаешь? — спросил Пазухин.
— Знаю.
— Если парень крутить начнет, поймешь?
— Наверное, пойму.
— Пойдешь с нами на всякий случай. Оружие-то есть?
Иван вытащил из кармана свой «бульдог»:
— Вот.
— Ну, это не оружие, — улыбнулся Пазухин. — Впрочем, видно, много оружия тут и не понадобится. По нашим сведениям, у Русайкина больше сотни человек было. Смотри ты, как быстро разбежались! Вот что значит продналог.
— К земле мужика тянет, — вяло, с трудом ворочая языком, произнес Стрельцов.
Ночное избиение даром ему не прошло, но он не хотел показать, что его знобит, гудит голова, а мысли путаются. Однако Полозов это сразу заметил.
— Э, друг, а тебя развезло. Тебе отлежаться надо. Товарищ Пазухин, может, отправим его на машине в город?
— Нет, нет, — запротестовал Стрельцов. — Из-за меня одного машину гонять ни к чему. С Русайкиным покончим…
— Без тебя покончим, ты свое уже получил. Теперь отлеживайся, — грубовато перебил его Пазухин. — Вот с машиной действительно не выйдет: горючего в обрез и на операции без нее не обойтись. Так что отлеживайся пока здесь. Ты, товарищ Сергунов, местный, вот и возьми на себя село. Дадим тебе несколько чоновцев. Держи под наблюдением местных кулаков: не исключено, что такой Яшка здесь не один.
Автор публикуемых ниже воспоминаний в течение пяти лет (1924—1928) работал в детской колонии имени М. Горького в качестве помощника А. С. Макаренко — сначала по сельскому хозяйству, а затем по всей производственной части. Тесно был связан автор записок с А. С. Макаренко и в последующие годы. В «Педагогической поэме» Н. Э. Фере изображен под именем агронома Эдуарда Николаевича Шере. В своих воспоминаниях автор приводит подлинные фамилии колонистов и работников колонии имени М. Горького, указывая в скобках имена, под которыми они известны читателям «Педагогической поэмы».
Роман «Буревестники» - одна из попыток художественного освоения историко-революционной тематики. Это произведение о восстании матросов и солдат во Владивостоке в 1907 г. В романе действуют не только вымышленные персонажи, но и реальные исторические лица: вожак большевиков Ефим Ковальчук, революционерка Людмила Волкенштейн. В героях писателя интересует, прежде всего, их классовая политическая позиция, их отношение к происходящему. Автор воссоздает быт Владивостока начала века, нравы его жителей - студентов, рабочих, матросов, торговцев и жандармов.
С одной стороны, нельзя спроектировать эту горно-обогатительную фабрику, не изучив свойств залегающих здесь руд. С другой стороны, построить ее надо как можно быстрее. Быть может, махнуть рукой на тщательные исследования? И почему бы не сменить руководителя лаборатории, который не согласен это сделать, на другого, более сговорчивого?
Всё началось с того, что Марфе, жене заведующего факторией в Боганире, внезапно и нестерпимо захотелось огурца. Нельзя перечить беременной женщине, но достать огурец в Заполярье не так-то просто...
В лесу встречаются два человека — местный лесник и скромно одетый охотник из города… Один из ранних рассказов Владимира Владко, опубликованный в 1929 году в харьковском журнале «Октябрьские всходы».