Та, далекая весна - [11]

Как только накопилось сил настолько, что Иван мог ходить без особого труда, он добрался до сельского Совета.

Тихон Бакин встретил его неприветливо:

— Чего заявился?

— А что? Не нужен?

— Кому ты нужен? Ты здесь сидел бумажки писать, а не свару в селе заведить!

— Писать бумажки да кулаков и бандитов привечать? Так?

— Каких таких кулаков? Нет у нас в селе кулаков — все хлеборобы-труженики, — вскинулся на него Тихон и вдруг увидел перед собой не того мальца, что приспособил себе в писаря, а другого, почти взрослого парня, упершегося в него требовательным, ничего хорошего не обещающим взглядом, и это заставило председателя круто сменить тон: — Чего ты, Иван, шумишь по-пустому? Миром надо жить, друг за дружку держаться. Мужики на тебя в обиде. Не могу я тебя при Совете держать. Не могу и не могу.

— Макей или Петр Захаркин не велели? — усмехнулся Иван, глядя в глаза Тихону.

— Не могу, и все тут, — пробормотал Тихон, не выдержав Иванова взгляда.

Ну что ж, так оно и должно быть!

Вечером к Ивану зашли Федя Федотов и Степан Кальнов. Потом прибежал Колька Говорков, не поздоровавшись, не дав никому слова сказать, он закричал:

— Слыхали? Продразверстке конец! Больше хлеб у мужиков отбирать не будут. И свободная торговля…

— Кто тебе сказал?

— Ленин!

Ленин… Все новое, большое, что происходило, ломало старую жизнь, связывалось с этим именем. И относились к нему по-разному. Говорили: «Ленин землю дал». Говорили: «Ленин хлеб у мужика отнимает». Говорили: «Ленин за мужика стоит». Все противоречия, вся борьба на селе связывалась с его именем: одни произносили его со злобой, другие — с одобрением и надеждой.

Работая в Совете, Иван вырезал из «Бедноты» портрет Ленина и повесил его над столом. На тусклом газетном снимке Ленин стоял на площади во весь рост, заложив одну руку в карман, и, прищурив глаза, улыбался. Сегодня в сельсовете Иван не увидел на стене портрета Ленина. Сорвал его, наверное, Тихон Бакин.

— Ленин речь сказал, — захлебываясь, частил Колька. — Не будет, дескать, продразверстки, будет продовольственный налог с мужиков. Внес налог — остальное твое. Излишек есть — вези на базар.

— И отбирать не будут? — усомнился Степан.

— Не будут, — заверил Колька. — Раз Ленин сказал — не будут. Только налог со всех одинаковый, и всё.

— Как — одинаковый? — с необычной для него живостью воскликнул Федя. — По-твоему, выходит, что мы столько же будем сдавать, как и Макей?

— Выходит… — неуверенно произнес Колька.

Видно, такая мысль не приходила ему в голову, а сейчас он и сам понял, — получается что-то не так.

— Кому нужен такой налог? — возмутился Федя.

— Неправильно это! — подтвердил Степан.

— Где ты это все услышал? — спросил Иван.

— В газете написано. Речь Ленина напечатана. Тихон Бакин отцу говорил.

В Совете Иван постоянно читал «Бедноту» и привык верить тому, что написано там. Колька ссылался на газету, значит, правда. Но это же несправедливо!

Видимо, такая же мысль не давала покою и Феде.

— Не может того быть, чтобы со всех одинаково: и с безлошадника, и с того, у кого пара коней. Он небось десяток десятин у других прихватывает, а налог за него дядя плати. Не может так быть!

— А почему не может? Много ты понимаешь! — взвился Колька. — Ведь землю все поровну, по едокам получили, значит, и налог всем поровну вносить. Тихон говорит…

— Тихон твой сам кулак, потому и кулаков выгораживает! — зло оборвал его Иван. — Врет Тихон! Не может Ленин бедняков с кулаками уравнять.

Врет Тихон — это вдруг стало ясно Ивану. А как проверишь? Газета только в сельсовет приходит. Разве даст Тихон в нее хоть глазком заглянуть? Он ее только дружкам покажет, а остальным своими словами, как ему интересно, перескажет. Добейся от него правды!

ГДЕ ОНА — ПРАВДА?

Много шумели по селу о новом налоге. А в начале апреля стали скликать сельский сход — из волости приехал уполномоченный говорить про этот налог.

Собрались быстро. Ждали.

Наконец на крыльцо Совета вышел Тихон, а за ним уполномоченный из волости, мужичонка маленький, с сухим лицом, с небольшой всклокоченной бородкой, в очках с железной оправой. Толстые, выпуклые стекла прятали выражение глаз уполномоченного.

— Гражда́не! Соблюдайте тишину, — поднял вверх руку Тихон. — Сейчас уполномоченный из волости товарищ Птицын обскажет текущий момент.

— А про налог? — выкрикнул кто-то.

— И про налог тоже, — успокоил Тихон. — Только, мужики, давайте без скандалу, чтоб тихо было!

Волостной уполномоченный выступил вперед. Начал говорить он негромко, останавливаясь после каждой фразы, теребя бороденку и оглядывая собравшихся. Но постепенно речь его убыстрялась, переходя в скороговорку. Теперь он почти кричал, потрясая сухонькими кулачками. И откуда столько силы взялось в щуплом человечке! Досталось от него «поверженным в прах белогвардейцам», и «акуле империализма», и «злостной Антанте».

Иван с друзьями стоял поодаль и слушал.

В захлебывающейся речи Птицына было все, но не было того, что он хотел услышать. Вроде и слова правильные произносил уполномоченный, но проскакивали они мимо.

Бывают ведь такие слова — сыплются, как горох, и ничего от них не остается. Вот такими словами в обилии и сыпал волостной уполномоченный.