Та, что надо мной - [90]

За треть луны мы распродали почти все товары и решили отдать оставшееся Эркину и возвращаться в Павию. То, что мы выменяли на торгах, надо было уже до конца осени выгодно сбыть за Хаймуром. Другой павийский караван пока оставался здесь, и я был рад, что мы отправляемся первыми, и нам не придётся идти вместе с ними. В Уделе Ворона их удерживал от открытой вражды запрет и память о том, как был казнён нарушивший его.

Обратная дорога оказалась для меня и моих товарищей заметно проще. Реки уже вернулись в своё русло. Вяленая оленина хорошо подкрепляла силы, и оставшиеся спутники переносили высоту легче, хотя мне и пришлось несколько раз заваривать им и себе вьюнок охотников. Молодые охранники и слуги в такие дни не могли удержаться от долгих разговоров о девушках, вдовах и потаскушках, но о них уже и так нередко вспоминали. Даже отъевшиеся на густой траве мулы заметно повеселели, поскольку везти на себе тюки со шкурами и сушёной рыбой было всё же легче, чем тащить железо. Лишь один из них остался на поживу птицам в глубокой пропасти рядом с селением Торп.

В первую нашу ночёвку на павийской стороне Хаймура я увидел во сне отца. Он, как всегда, торопился по каким-то делам. На пороге он повернулся ко мне и сказал:

— А знаешь, Шади, я ведь догадывался, что нянька водит тебя к своей сестре.

— И ты не запретил нам? Не отругал?

Отец усмехнулся:

— Мальчику из благородной семьи, конечно, не место в доме простолюдинов. Но когда я был ребёнком, козлята меня тоже очень забавляли. У тебя в детстве и так было не слишком много радостей.

Он попрощался и ушёл, и только тут я вспомнил, что отца давно уже нет в живых, и я опять упустил случай спросить его о чём-нибудь важном. Видимо, я плакал после этого, потому что проснулся с мокрым лицом.

* * *

Неподалёку от Вилагола дорога раздваивалась, и один из путей вёл в северные провинции. Я раздобыл себе лошадь, попрощался с караванщиками, и отправился в разъезды по местам, которые считались во всей остальной Павии полнейшим захолустьем. Мне предстояло расспросить жителей о том, не пыталась ли у них обосноваться привлекательная столичная вдова средних лет. Я старался не думать об этом, но втайне от себя прекрасно понимал, что, найдя Габи, предложу ей отправиться со мной. На поиски у меня ушло бòльше половины луны, и, путешествуя от деревни к деревне или высматривая из седла полузаброшенный замок, я нередко спорил сам с собой:

— Взяв в супруги женщину для утех, ты восстановишь против себя всех благородных.

— Можно подумать, сейчас моя репутация в свете такова, что за неё стоит держаться.

— Твоих детей не признают законными наследниками.

— Много раз я мог погибнуть и попросту не оставить никаких наследников. В конце концов, я волен передать детям имущество, а нашу потомственную должность вполне может исполнять кто-то ещё.

— Что между вами вообще было? Всего лишь чуть-чуть любопытства и чуть-чуть сочувствия с обеих сторон. Ты принимаешь это за любовь?

— Немного любопытства и немного сочувствия — разве это уже не хорошо само по себе? И разве это не подходящее начало для любви?

* * *

Спустя семнадцать дней я стою над могильным камнем, на котором выбито имя Габи. Заказавший каменотёсу плиту не назвал ни её сословия, ни предков, но имя написано настоящее, не то, под которым она скрывалась. Могила довольно свежая, хотя и она, и камень уже завалены потемневшими листьями. Пока я путешествовал, Габи умерла тут, скорее всего в нищете и одиночестве, и в этом моя вина.

Солнце ещё только заходит, но на небе собрались сизые тучи и вокруг темно как в сумерки. Однако у меня нет сил, чтобы уйти отсюда и поискать ночлега. Ко мне подходит наследник здешнего владения — однорукий молодой человек с открытым, чуть простоватым лицом. Я вспоминаю, как обмывал и перевязывал его кровоточащую культю. Отец его погиб в том же сражении. Это было меньше полугода назад, но сейчас мне кажется, что прошло уже много лет. Нар приглашает меня переночевать, не говоря ни слова о плите и о той, что лежит под ней.

Я соглашаюсь, надеясь узнать хоть что-то. По дороге Нар рассказывает, что он уже многое научился делать левой рукой, но ему всё время кажется, что правая застыла скрюченной, такой же, как была, когда её пришлось отнять. По ночам она болит, лишая его сна, и как будто подворачивается. Нар не из тех, кто любит жаловаться, и слова даются ему непросто. Ему стыдно, что он беспокоит меня такими пустяками.

Я знаю, что такое нередко случается с оставшимися без руки или ноги, и несчастье это вовсе не шуточное. Поскольку мне приходилось читать о том, что с этим можно справиться, я предлагаю хозяину свою помощь. Он с радостью приглашает меня пожить у него две-три четверти луны.

Часть комнат в его доме всё ещё заколочена, но открытые приведены в порядок и прибраны. С ними живут несколько слуг, а кухарка уже хлопочет по хозяйству, готовя на ужин кашу со шкварками, любимую и северными простолюдинами, и северными благородными. В гостиную, где мы расположились на отдых, входит девушка, и Нар встаёт, чтобы представить мне свою сестру. Адри, услышав моё имя, глядит на меня с удивлением, почти с испугом, однако здоровается вежливо, едва ли не церемонно. Как это принято в здешних семьях, в нашем разговоре она почти не участвует, и лишь сосредоточенный взгляд серых глаз выдаёт, как внимательно девушка нас слушает.