Та, что надо мной - [27]

— Тихо! Господин, у вас осанка человека, который привык иметь дело с оружием. Как я понимаю, это предложение, от которого нельзя отказываться?

Он моих лет и примерно моего сложения — скорее плотный, чем худой, но привыкший упражнять своё тело — однако повыше и покрепче меня. Коротко подстриженная светлая бородка, острый взгляд. Он не оборотень, и почти наверняка не из благородных, но говорить с ним, используя обычное «эй, ты» мне не хочется — и даже не потому, что от него сейчас зависят наши жизни. Поэтому я выбираю самое вежливое из простонародных обращений.

— Ошибаешься, сударь. Если в нас нет нужды, то мы спокойно уйдём прочь — хотя не отказались бы, конечно, сначала выпить горячего и обсушиться.

Не дождавшись возражений, я достаю из сумки окорок, отрезаю половину, кидаю на тряпицу, где уже лежат ломти хлеба, и устраиваюсь на бревне, лежащем у костра. Солдин, не решаясь сесть, подходит, чтобы согреть озябшие руки над пламенем. Вожак опускается на бревно рядом со мной.

— Похоже, ближайшие дни вы хотели бы провести подальше от лишних глаз.

— Не скрою, что так оно и есть. Но у городской стражи вопросов ко мне не будет. А если меня найдут… те, кто может искать, то я выйду и разберусь с ними сам, не вмешивая вас всех.

Лишь бы он не догадался, что искать могут и Солдина, тогда мне придётся лгать.

— Я могу заплатить.

— Нет нужды, господин, — отвечает он с достоинством, которое мне порой приходилось встречать у простолюдинов. — Если я вас найму, то это вам полагается жалование. Лучше приберегите деньги, чтобы покупать еду, которая вам привычна — мы сейчас не роскошествуем. Но я хотел бы предложить вам ещё кое-какую работу.

— Какую?

— Видите ли, мы собираемся играть пьесу о принце, который притворился безумным, чтобы отомстить убийцам своего отца.

Я оседаю на бревне, не понимая, смеяться мне или плакать:

— Его отец был, конечно, королём?

— Безусловно, а как же ещё? На сцене должны сражаться на деревянных палашах, но пока что мы похожи на этих кляч — он поворачивает голову в сторону лошадей — которых оседлали бы и отправили в бой, как это делают в иных землях. Кроме того, времена грядут неспокойные, и хорошо бы вы, господин, поучили нас и всерьёз управляться с оружием. Благородных тут нет, и тяжёлого оружия нам не полагается, да оно нам и не по карману. Но длинные кинжалы есть у каждого.

Удивительно, что у актёров хватило денег хотя бы на кинжалы. По всей видимости, они обзавелись ими ещё до нынешней заварухи, когда оружие совсем подорожало. Вожак у них очень, очень предусмотрителен.

— Главное — чтобы они не спутали один мой урок с другим, — задумчиво замечаю я.

— Что вы имеете в виду?

— Удар палаша на сцене должен быть безопасным. А даже в учебных поединках, когда оружие тоже деревянное и сражаются в доспехах из плотной кожи, дело часто кончается раной, а то и увечьем. При этом удар должен быть хорошо заметным и выразительным. Тебе приходилось видеть урготские статуи? Взору представляется, что они движутся, не так ли?

— Да. Несколько раз мне удалось обойти вокруг них, и мне думается, дело в том, что с разных своих сторон такая статуя изображает немного разные моменты движения.

— Необходимо, чтобы ход оружия был ясен и очевиден глазу. Ну, а если бой идёт всерьёз — на палашах ли, на кинжалах — удару надлежит быть как можно более незаметным, быстрым и смертоносным.

Он усмехается:

— Считаете, как обычно, что в нашем ремесле всё ложь и обман?

— Ничуть, сударь. Самая горячая любовь, самая верная дружба, самоё чёрное предательство в жизни совсем не так красивы, наглядны и выразительны, как они того заслуживают. Удивительно ли, что людям хочется увидеть их такими?

Я вспомнил Раян, её угрюмую, молчаливую привязанность. Как она сидела у постели во время моих болезней, когда меня кидало то в озноб, то в бред, и успокаивала плачущего после страшных снов малыша. Как она украдкой приносила мне с базара первую землянику, купленную у деревенских торговок — боялась, что отец не одобрит такого баловства, а всё же совала мне, оставшись со мной наедине, пахучие, красно-зелёные ягодки. Как тайком водила к своей сестре поглядеть на родившихся зимой козлят. Козлята были мелкие, тощие и шкодливые, у них едва начали пробиваться рожки, и они всё время норовили со мной бодаться. У этих людей часто и слов-то подходящих нет, чтобы выразить свои чувства — плохо ли, если актёры подскажут плюющейся семечками толпе нужные выражения?

* * *

Наш разговор сломал лёд, и даже Солдин это почувствовал, присев, наконец, у костра. Двое других актёров придвинулись к нам поближе. Вима, женщина средних лет, была, вероятно, хороша в ролях благородных матерей, но сейчас у неё под глазами были тёмные круги от бессонницы. Она всё ещё испуганно посматривала на моё избитое лицо, однако во взгляде уже читалось сочувствие. Вима даже налила мне в кружку кипятку, подав питьё неожиданно церемонным жестом. Тощий невзрачный Келни, не скрываясь, клевал носом, потом неожиданно просыпался, с интересом вслушивался в разговор, вставлял две-три довольно уместных реплики и снова засыпал. Вожак представился как Олли. Я вспомнил, что он довольно известен среди столичных любителей театра, и понадеялся, что ему-то некий Шади Дакта известен недостаточно хорошо, чтобы имена, которые мы назвали, вызвали у него сомнение.