Т. 1: Стихотворения - [48]

Зарывает глупый страус

В страхе голову в песок.

Тоненько песок струится

Сквозь песочные часы,

Падают его крупицы

На дрожащие весы.

Я любитель долголетья,

Оттого моя тоска,

Что останется на свете

Просто горсточка песка,

Что навеет черный парус

Нежитейский холодок,

Что зароют, глупый страус,

Наши головы в песок.

Эй, постойте, дайте срок!

Не печалься, милый страус:

Я наперекор судьбе

Жить подольше постараюсь —

И советую тебе.

* * *

Плыл лунатик в лунном свете,

Словно в золотой карете,

Превращал подлунный мир

В пасторальный Монплезир!

Нам с Фортуною милейшей,

С маленькой жеманной гейшей,

Гейшей стиля рококо,

Танцевать весьма легко!

Думать ни о чем не надо,

Легкая арлекинада —

Пируэты, антраша,

Реет юбочка, шурша!

Стрекозой, не муравьем

Мы росинку с неба пьем.

Больше никаких мучений:

Сдул пушинку светлый гений.

Ни финансовых забот:

Золотой фонтанчик бьет!

Спросят: «Вам не надоело?»

Надоело, надоело!

«Лето целое пропела!»

Но — сие не ваше дело!

* * *

Романтики твердили нам о сердце

И скорби мировой, земном Weltschmerz'e.

Тот лунный полумрак в глухих руинах

И фосфор глаз змеиных и совиных…

Но кладбища, осенние, в Италии

Меня сильнее клонят к меланхолии.

Я там из-за больного миокардия

Всегда прошу у Бога милосердия.

Но жалоба моя, что скоро тризна,

Смешная смесь лиризма и трюизма.

* * *

Не говоря о том, что из потемок,

Заполнивших душистый сеновал,

Мы вышли в сад, и серенький котенок

Легчайшим одуванчиком стоял;

Не говоря о том, что в клетке замер,

Еще не ставший кроличьим рагу,

Тот белый кролик с алыми глазами,

Как ягодами алыми в снегу;

Не говоря о том, что шел цыпленок

К другому, тоже белому, и цвет

Их вырезных и розовых коронок

Я не забыл за столько долгих лет…

Но я забыл о петушином бое,

Забыл, что кролику несдобровать,

Когда сверкало небо голубое,

Переходя в земную благодать.

* * *

В газете – новость: найден таракан!

Пора! Порадуйтесь за таракана!

Он очень стар: почти как океан.

Чуть-чуть моложе океана!

Точней, ему семь миллионов лет. Точней,

Он жил семь миллионов лет назад.

Окаменел. Лежал с тех давних дней.

Вот ты попробуй так: окаменей

На семь с шестью нулями лет.

— Окаменелый таракан? И что ж?

Иной болван гораздо тараканей,

Окаменелее, чем он. На что ж,

Что толку в тараканьем камне?

И для чего 7 000 000 лет? Шепнем Судьбе:

Одну бы миллионную — семь лет

Отнять от скуки тараканьей,

Добавить нам с тобой. Семь лет тебе,

Семь — мне. И жили бы: сперва твои семь

лет,

Потом — мои. Предел мечтаний.

* * *

На прелестном острове Гаити,

В пестром городе Санто-Доминго,

Мы сначала поиграли в бинго,

А потом поехали, глазея,

В поисках заманчивых открытий,

И в этнографическом музее

Проводник сказал нам: «Посмотрите».

Скрюченный скелет лежал в витрине,

Челюсти скривились в страшной корче.

«Задохнулась, да, в песке и глине,

Не хватало воздуха, короче, —

За грехи живую закопали:

Изменила, обманула мужа».

Стало тихо в охлажденном зале.

В женских лицах я заметил ужас.

Долго, может быть, не засыпали

Милые туристки. Их пугали

Некоторые странные детали

Мира, где грехи не торжествуют:

Как ее землею засыпали —

Теплую, кричащую, живую.

* * *

То носороги, то утконосы

Нам задавали такие вопросы:

«Отчего вымираем мы, как прежде

атланты?

Разве мы старые эмигранты?»

Мы отвечали: «Молчите, уродины!

Вы не умрете вдали от родины!»

Свои чувства следует скрывать искусно,

Но все это, в сущности, очень грустно.

Привет носорогам и утконосам!

Мы все, господа, остались с носом.

* * *

Блудница мир, сей темный свет!

Григорий Сковорода

«Ах ваша планета – новый Акрополь!»

Робот-акробот глотает закуски.

(Смотрят микробы, москиты, моллюски.)

«Сейчас выступят мистер и миссис Джопль,

Не то по-китайски, не то по-прусски!»

(Над новой Планетой парит Панургий,

Нафимиамен, нанафталинен.

Дают законы Лемуры-Ликурги

Полупавианам, полупавлинам.)

«Я к вам приехал с культурным обменом,

Я либерал, а вы прогрессивны.

Вашим планетарным, планетным стенам

Я говорю: Good morning, good evening!»

Планетарный царь случил пилигрима

С пандой китайской. Китайские тени.

Нет мелодрамы, одна пантомима:

На фоне огня, и неба, и дыма

Жестикулирует Рок-шизофреник.

* * *

Тоска по родине! Давно

Разоблаченная морока!

Марина Цветаева

За тридевять небес твоя хата с краю.

Яблоня от яблока далёко-далёко.

Душа, аукнись! Судьба, откликнись!

Сам аукну, сам и откликнусь.

Пить или не пить? — спрашивал Гамлет.

Вольному рай, а пьяному воля.

Мели, Емеля, на мель мы сели.

Все перемелется, мука будет.

Улита поедет, ветер залает.

Собака уносит, когда-то будет?

За морем телушка, душка, полушка.

С миру по мышке, голому кошка.

* * *

Во времена Данте Флоренция

называлась не Firenze,

как теперь, a Fiorenza.

Да, мы эмигранты, «переселенцы»,

«Отщепенцы»… Что ж, не грусти.

Из Флоренции, родной Фиоренцы,

Флорентинцу Данте пришлось уйти.

Могила в Равенне. Fiorenza mia…

Но все флорентинцы знают о нем.

Приятный сюрприз будет, если Россия

Эмигрантских поэтов почтит… потом.

Свезут, реабилитированных посмертно,

На Литераторские Мостки,

И уже не будет, почти наверно,

Ни одиночества, ни тоски.

* * *

Полночный остров Молчанья,

Пустынный берег Забвенья.

Последние тени звуков,

Прощальное эхо света.

Уйдем, собеседник безлюдья!

Сердце, сосуд потемневший,

До краев наполнено ночью.

Оркестры листвы осенней

Затихли, и музыка стала